Брянский край

Эрн. Ф. Тютчевой

31 июля 1851 г. Петербург

St-Pétersbourg. 31 juillet 1851

  Décidément, je proteste contre ton absence. Je ne veux ni ne puis lа supporter. Elle mе condamne à une existence de bohémien qui ne mе va plus. Je n’en ai que lа fatigue et lа peine, sans lа moindre compensation. Je trouve indécent d’être ainsi condamné de vivre au jour lе jour. Car avec ta présence disparaît toute suite, toute continuité dans mа vie. Tous les matins j’arrange mа journée de telle sorte, que je sois bien sûr de ne pas rester un seul instant en présence de moi-même. Car aussitôt le spectre est là... Et cette agitation de parti pris est tout се qu’on peut imaginer de plus bête et de plus fatiguant... Et puis quand je viens à penser qu’une pareille vie doit continuer pendant deux grands mois, il me prend des accès de fureur et d’indignation, comme si on voulait, par de prétendues raisons raisonnables, me forcer de traverser la Néva à la nage, moi qui ne sais pas nager... Encore jusqu’au départ des enfants trouvais-je une sorte de consolation à pouvoir me dire, que cette absence qui m’écrasait, ne pesait pas sur toi, que vous passiez votre temps aussi agréablement que possible - des journées de gaieté et de folâtrerie, etc. etc. Mais à l’heure qu’il est tout cela а disparu, te v<1 нрзб> tombée dans une solitude muette, ne trouvant d’intérêt à la journée qui passe que celui de la voir passer... ne vivant que pour consommer le plus de jours possible, certes, une pareille existcnce, un pareil passetemps est la chose la plus bête qui se puisse imaginer - et très décidément, je ne veux pas que tu te l’imposes et la sublsses plus longtemps...

  Et pour réduire au néant le prétexte d’économie que tu vas m’alléguer, voici, je t’en préviens, се qui va arriver... Mon collègue Gervais qui est parti il y а huit jours m’a promis d’être de retour dans trois semaines... Eh bien, si d’ici là je n’ai pas obtenu de toi la promesse positive que tu vas hâter ton retour, - aussitôt Gervais revenu, je pars et je te promets que je ferai, pour aller te rejoindre, le voyage le plus dispendieux possible, sans parler de la fatigue... Ainsi voyez et décidez d’après ces données-là, се que vous avez à faire...

  Jе suppose, à l’heure qu’il est, les petites et mon frère sur le point de repartir de Moscou pour venir ici, bien que je voie maintenant d’après ta lettre, que mon frère, en ne me trouvant pas à Moscou, - а pu se trouver très contrarié de se voir obligé de continuer ses fonctions de gouvernante... Jе suis donc très impatient de savoir comment les petites m’arriveront ici, - l’essentiel, c’est qu’elles arrivent sans tarder... Car il n’y а pas moyen de se faire d’illusion sur le peu de dispositions bienveillantes qui les accueilleront à leur rentrée dans l’Institut. Hier encore j’ai revu la bonne Pierling qui m’a fait part d’une conversation toute récente que la Léontieff а eu avec elle à leur sujet et des arrangements qu’elle comptait adopter à leur égard. J’aime à croire que cette malveillante sotte, plus pusillanime encore que méchante, n’en fera rien... Toutefois la position est telle, qu’à moins d’une intervention directe et continue de la part des augustes personnes, la malveillance de la sotte créature aura le dernier mot - et le séjour de Smolna deviendra une impossibilité pour les pauvres filles. Je ne puis penser, sans un serrement de cœur, à се que va leur faire éprouver cette transition de la vie qu’elles ont menée, dans ces derniers temps, à celle que leur prépare la sottise aigrie et ulcérée de cette absurde femme. J’avais eu un moment l’idée de chercher un moyen de mettre ta correspondance avec elle sous les yeux de l’Impératrice, mais toute réflexion faite, je mе suis décidé à attendre lе retour de la Grande-Duchesse Marie¹, qui revient се mois-ci.

  Je m’en veux, ma chatte chérie, de t’écrire des lettres aussi maussades en réponse aux tiennes qui sont charmantes. Encore une fois, dis-toi bien, qu’il n’y а pas au monde une créature plus intelligente que toi. Je ne m’en aperçois que trop, dans се momentci. Je ne trouve plus à qui parler... moi, qui parle à tout le monde... Та digression sur les lettres de Karamzine m’a fait tant de plaisir, qu’avant-hier, en allant à l’Institut forestier, voir Wiasemsky, j’avais emporté ta lettre pour la lui faire lire. Mais en arrivant là, j’ai appris que le pauvre Prince, qui avait été beaucoup mieux les jours précédents, se trouvait plus cxaspéré et plus souffrant qu’il ne l’avait été depuis longtemps, grâce à une nuit d’insomnie. La veille encore il avait vu la Woeykoff² et la Comtesse Sophie Bobrinsky³, qui s’en étaient allées, pleinement rassurées sur son état et très satisfaites de leur visite... Mais ces hauts et ces bas sont précisément le signe caractéristique du mal dont il souffre. Jusqu’à présent tous les traitements, dont on а essayé, ont été également impuissants, si blen que le d<octeu>r Arendt⁴, qui demeure au Forestier, et qui donne des soins à W<iasemsky>, est d’avis de tout abandonner et d’essayer de l’homéopathie. Un autre médecin propose les douches. Mais je crois que le remède le plus efficace est encore celui qu’a proposé le Comte Nesselrode, qui est venu dernièrement voir la Princesse et qui, ayant appris leur projet de départ pour aller rejoindre le fils, s’est offert d’accorder à celui-ci un congé de plusieurs mois, pour qu’ils puissent choisir à volonté l’endroit où il leur conviendrait de se réunir... Maintenant il ne s’agit plus que d'obtenir l’argent nécessaire pour le voyage, et c'est à quoi on travaille en се moment. Dans tout cela la bonne Princesse, malgré son zèle et son dévouement pour le malade, est d’une absurdité et d’un mal à propos vraiment révoltants, si bien que mon opinion habituelle sur son compte est devenue en се moment-ci le cri général. Tous ceux qui la voient à l’œuvre, s’accordent à dire que sa manière d’être et de faire est une circonstance des plus aggravantes, dans l’état de son mari, et се qu’il y а de plus fâcheux pour le pauvre malade, c’est que cette présence lui est aussi indispensable qu’elle lui est funeste... L’autre jour, elle me disait, en me parlant de toi, qu’elle regrettait beaucoup ton absence, attendu qu’à vous deux, ajoutait-elle, vous auriez plus facilement venir à bout de la tâche qui lui est imposée, - et tout cela était dit de cet air de fausseté peu sérieuse, qui lui est propre.

  Mais voilà le barbier qui me talonne, et le papier qui va me manquer... et je ne t’ai encore rien dit. Y a-t-il quelque chose au monde de plus bête, de plus irritant et de moins satisfaisant que les écritures... Elles ne sont bonnes que pour les gens qui s’accoшmodent de l’absence et qui se résignent à се néant. - Ah que tout cela est insupportable.

T. T.

Перевод

С.- Петербург. 31 июля 1851

  Я решительно возражаю против твоего отсутствия. Я не желаю и не могу его выносить. Оно обрекает меня на цыганское существование, которое мне более не подходит. Я испытываю от него только усталость и огорчение, которые ничто не возмещает. Я считаю непристойным, что мне приходится жить так со дня на день. Ибо с твоим исчезновением моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности. Каждое утро я распределяю день так, чтобы быть уверенным, что ни на минуту не останусь наедине с самим собою. Ибо тотчас же является призрак... И эта нарочитая суета до невероятия глупа и утомительна... Когда же я думаю, что такая жизнь должна длиться целых два месяца, на меня нападают приступы ярости и негодования, как если бы кто вздумал будто бы разумными доводами убедить меня переплыть Неву, - меня, не умеющего плавать... До отъезда детей я еще находил некоторое утешение, говоря себе, что разлука, которая меня угнетает, не гнетет тебя, что вы проводите время насколько возможно приятно, проводите дни в веселье и радости и т.д., и т.д. Но ныне все это исчезло, ты снова погрузилась в безмолвное одиночество, не находя в днях иного интереса, как следить за их прохождением... живя лишь для того, чтобы поглотить как можно больше дней; слов нет, такое существование, такое времяпрепровождеиие - самая нелепая вещь, какую только можно себе представить, - и я совершенно определенно не желаю, чтобы ты по-прежнему принуждала себя к такой жизни и терпела ее...

  А чтобы устранить довод относительно экономии, который ты приведешь мне, вот - предупреждаю - что произойдет... Мой сослуживец Жерве, уехавший неделю тому назад, обещался вернуться через три недели... Так вот, если я до тех пор не получу от тебя твердого обещания, что ты скоро приедешь, - то как только Жерве вернется, я выеду к тебе и обещаю, что сделаю так, чтобы поездка моя обошлась как можно дороже, не говоря уже об усталости, которую она вызовет... Итак, обдумайте и решите, как вам следует поступить в таких условиях...

  Я думаю, что в настоящее время девочки и брат мой собираются ехать из Москвы сюда, ибо вижу теперь из твоего письма, что брат, не застав меня в Москве, оказался в неприятном положении, так как вынужден все еще исполнять обязанности гувернантки... Поэтому мне очень хочется знать, каким образом девочки приедут ко мне сюда, главное, чтобы они приехали незамедлительно... Ибо невозможно заблуждаться относнтельно не особенно любезного приема, который ждет их при возвращении в Институт. Еще вчера я виделся с добрейшею Пирлинг, которая передала мне свой недавний разговор с Леонтьевой на их счет и намерения ее в этом отношении. Надеюсь, что эта злонамеренная дура, не только злая, но и трусливая, не приведет их в исполнение... Как бы то ни было, положение таково, что без непосредственноrо и постоянного вмешательства августейших особ злонамеренность этой глупой твари всегда будет брать верх и пребывание в Смольном станет для бедных девочек невозможным. Сердце сжимается, когда я думаю о том, какое впечатление произведет на них переход от жизни, коею они жили последнее время, к той, какая им предстоит благодаря колкостям и язвительности этой нелепой женщины. Одно время я хотел было найти случай представить твою переписку с нею государыне, но по здравом размышлении решил подождать возвращения великой княгини Марии Николаевны¹, которая должна приехать в этом месяце.

  Я очень досадую на себя, моя милая кисанька, что пишу тебе такие унылые письма в ответ на твои, столь очаровательные. Еще раз повторяю, запомни хорошенько, нет на свете существа умнее тебя. Сейчас я слишком хорошо это сознаю. Мне не с кем поговорить... мне, говорящему со всеми... Твои рассуждения о письмах Карамзина доставили мне такое удовольствие, что третьего дня, отправляясь в Лесной к Вяземскому, я взял с собою твое письмо, чтобы он его прочел. Однако приехав туда, я узнал, что бедный князь, которому в последнее время стало намного лучше, так раздражен и так плох после бессонной ночи, как давно уже не бывал. Еще накануне у него были Воейкова² и графиня Софья Бобринская³ и ушли от него вполне успокоенные насчет его здоровья и очень довольные своим визитом... Эти подъемы и упадки как раз и являются характерными для его болезни. До сего времени все испробованные способы лечения оказывались в равной мере бессильными, так что доктор Арендт⁴, живущий в Лесном и пользующий Вяземского, склонен от всего отказаться и попробовать гомеопатию. Другой врач советует души. Но мне думается, что лучшим лекарством явится то, что предложил граф Нессельроде; он навестил недавно княгиню и, узнав об их намерении съездить к сыну, вызвался предоставить сему последнему отпуск на несколько месяцев, чтобы они смогли выбрать по своему вкусу место, где бы им пожить вместе... Теперь дело только за необходимыми для этого деньгами, и именно этим-то все теперь и заняты. Во всех этих хлопотах добрейшая княгиня, несмотря на свое старанье и преданность больному, проявляет прямо-таки возмутительную глупость и бестактность, так что всегдашнее мое мнение о ней высказывается теперь хором. Все, кто видит ее деятельность, согласны с тем, что то, как она держится, и то, что она делает, самым пагубным образом влияет на состояние мужа, а досаднее всего, что присутствие ее является для несчастного больного сколь губительным, столь же и необходимым... Намедни она мне сказала, говоря о тебе, что очень сожалеет о том, что тебя нет, ибо вам вдвоем - добавила она - легче было бы справиться с возложенной на нее задачей. И все это говорилось со свойственным ей притворно-серьезным видом.

  Но надо мною стоит цирюльник, да и бумага подходит к концу... А я-то еще ничего тебе не сказал. Есть ли на свете что-либо глупее, возмутительнее и что-либо менее удовлетворяющее, чем письма... Они годны только для тех, кто примиряется с разлукой и приноравливается к этому небытию. - Ах, как все это несносно!

Ф. Т.

КОММЕНТАРИИ:

  Печатается впервые на языке оригинала по автографу - РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 19. Л. 22-23 об.
  Первая публикация- в русском переводе: Изд. 1980. С. 121-124.

¹ Тютчев был знаком с великой княгиней с 1840 г., вхож в ее салон, пользовался ее покровительством, особенно при устройстве судьбы дочерей, и обессмертил ее имя стихотворением «Живым сочувствием привета...».
  Интересную характеристику великой княmне дала А.Ф. Тютчева: «Я застала ее в роскошном зимнем саду, окруженной экзотическими растениями, фонтанами, водопадами и птицами, настоящим миражом весны среди январских морозов. Дворец великой княгини Марии Николаевны был поистине волшебным замком, благодаря щедрости императора Николая Павловича к своей любимой дочери и вкусу самой великой княгини, сумевшей подчинить богатство и роскошь, которыми она была окружена, разнообразию своего художественного воображения. Это была, несомненно, богатая и щедро одаренная натура, соединявшая с поразительной красотой тонкий ум, приветливый характер и превосходное сердце, но ей недоставало возвышенных идеалов, духовных и умственных интересов» (Тютчева. С. 32).

² А.А. Воейкова была фрейлиной вел. кн. Марии Николаевны и много содействовала устройству судьбы всех дочерей Тютчева. Ее сестра Мария была фрейлиной вел. кн. Александры Иосифовны. Их мать А.А. Воейкова (урожд. Протасова), племянница В.А. Жуковского, воспетая им знаменитая «Светлана».

³ С.А. Бобринекая - жена гp. А.А. Бобринского. А.О. Смирнова рассказывала анекдот, что в нее в свое время был безумно влюблен В.А. Перовский, и, когда Жуковский сообщил ему о ее замужестве, он «был так потрясен, что отстрелил себе кончик пальца на правой руке»; на вопрос же, кто ее выдал замуж, Перавекий позже отвечал: «Мужики, восемь тысяч душ» (Смирнова-Россет. С. 470-471). Впоследствии, в тютчевекие времена, она была хозяйкой петербургского салона, о котором П.А. Вяземский говорил, перефразируя Евангелие от Матфея, что там «находились немногие, но избранные» (Мф. 20, 16).

⁴ Н.Ф. Арендт был одним из самых выдающихся российских хирургов своего времени; прошел всю наполеоновскую кампанию; его необыкновенное искусство и смелость в рискованных операциях имели необыкновенный успех, которому нередко современники придавали некие мистические черты. В действительности удачливость хирурга обуславливалась тем, что он чуть ли не первый в России понял значение послеоперационного периода и окружал больного чрезвычайно тщательным уходом.