Ф.И. ТЮТЧЕВ. Письма
Эрн. Ф. Тютчевой
25 июля 1851 г. Петербург
Pétersbourg. 25 juillet
Ма chatte chérie. А peine avais-je eu l’autre jour fait partir ma lettre - cette lettre qui ressemblait assez au vagissement d’un crétin malade, que j’en ai reçu une de toi et hier encore une...1 Grâces t’en soient rendues. Elles m’ont rafraîchi et calmé, comme aurait pu le faire ta présence. Elles auraient dû me faire rougir, jusqu’au fond de l’âme - par le contraste, si depuis longtemps je n’avais pas toute honte bue vis-à-vis de toi... La lettre pour la Léontieff est parfaite. C’est un résumé fait en termes parfaitement convenables de l’explication quelque peu brutale quej’ai eu l’autre jour avec elle... Je n’ai pas voulu garder pour moi seul la jouissance que ton éloquence épistolaire m’a fait éprouver. J’ai fait venir chez moi la Pierling et je l’en ai régalé... La vois-tu assise dans le salon du coin, à la même place où je l’ai vue assise auprès de toi - sa fille cadette à сôté d’elle - et moi, leur récitant ta lettre. Се que j’ai cherché, moi, dans cette petite exhibltion, c’était - qu’ai-je besoin de le dire - une réminiscence plus vive de votre chère personne... Quant à l’affaire en elle-même,je pense que le retour des petites, en temps opportun, suffira pour faire échouer toute cette sotte machination2.
Maintenant parlons d’autre chose. Je t’avais annoncé dernièrement lе retour des Wiasemsky, revenus de Reval. Je suis aussitôt allé les voir. C’est lа Princesse qui d’abord est venue à moi, et qui m’a mis au fait de lа situation. Cette fois, j’ai trouvé ses impressions moins exagérées que de coutume, et son témoignage à peu près conforme à la réalité. En effet, le pauvre Prince se trouve dans une triste disposition d’esprit - je dis d’esprit et non de santé, car, à le voir du moins, on ne se douterait pas de son indisposition. Rien de changé dans son extérieur, et d’après son propre aveu, la seule incommodité physique dont il se plaigne, се sont les insomnies et encore ne sont-elles pas continues. Mais lе moral est profondément affecté - et се qui m’a lе mieux fait apprécier cette altération - c’était de l’entendre me parler de son état avec une expansion et une abondance de détails, bien contraires à ses habltudes de réserve et de discrétion sur tout се qui à rapport а lui-même. I1 m’a dit, qu’il se sentait un homme perdu, et il а ajouté qu’il n’avait plus qu’à s’adresser à lui-même les paroles de la chanson: Mon ami Pierrot, ta chandelle est morte, tu n’as plus de feu, - et ainsi de suite. I1 а paru très sensible à ton souvenir et m’a recommandé de te faire savoir entr’autres choses, qu’il s’était complètement consenti à ton opinion sur lе compte de Becker3, qu’il а décidément répudié, à cause de sa brutale inintelligence. Et à cette occasion il m’а raconté, que, dans les moments où le malheurcux et trop bien portant Becker voyait le pauvre malade en proie aux plus violentes angoisses, il ne trouvait d’autre recommandation à lui faire que celle-ci: Вы бы, князь, изволили что-иибудь покушать. Et aussitôt il se mettait en devoir de prêcher d’exemple. Si bien, mе disait le Prince, que pendant toute la durée de son séjour auprès de mоi, je ne lui ai vu manifester son activité que dans l’un de ces deux modes: ronflant ou mangeant.
Le soir mêmе du jour où je les ai revus, les W<iasemsky> ont passé à l’Institut forestier, et c’est là où je suis allé les voir hier soir avec Koloschine4. Au mоmеnt où nous у sоmmеs arrivés, la Grande-Duchesse Hélène5 venait de les quitter. Il n’y а que la Princesse qui l’ait vue, car quant à lui, il s’est positivement refusé à se laisser voir. Je l’ai trouvé encore sous l’impression de cette visite éludée, établi dans le grand salon, lorsque nous vîmes arriver, successivement, Michel Wielhorsky, le couple Odoeffsky6, etc. etc. Et c’est alors que se révéla à mоi un des inconvénients les plus réels selon mоi de la situation. En voyant arriver tout се monde, la bonne Princesse n’eut rien de plus pressé que de les prendre tous à part, pour leur communiquer, confidentiellement, à haute et intelligible voix et en présence du malade, les détails les plus intimes sur son état, avec cette volubllité de diction, qui l’aurait servi à souhait dans l’explication de quelque infirmité curieuse, соmmе on en voit dans les exhibltions de la foire. L’effet de cette scène ne s’est pas fait attendre, car le malade а presqu’aussitôt déсаmрé, pour se réfugier dans sa chambre, où Kolosch<ine et> mоi, nous sоmmеs allés le rejoindre plus tard. Quant à leurs projets, ils sont encore très flottants. Il est toujours question d’un voyage à la Науе, pour aller rejoindre les enfants7. Mais се qui mе paraît plus imminent, c’est une visite chez les Мещерские. Tu ferais bien, mа chatte, d’écrire directement au malade, en lui disant expressément que tu le dispenses de l’obligation de te répondre, pour peu que cela gêne, etc. etc.
Je t’ai nоmmе plus haut la Grande-D<uchesse> Hélène. J’ai passé l’autre jour toute une grande heure en tête-à-tête avec elle, sur son balcon de Каmеnоу Ostrov. C’est une gracieuse fеmmе, une de ces natures de femme, qui ont le charme impérissable, grâce à leur extrême élasticité. Elle m’a paru avoir beaucoup de gaieté et de sérénité dans l’esprit et si par hasard elle tenait à produire sur moi une impression agréable, elle у а parfaitcment réussi. J’espère la revoir...
Les réunions aux Iles sont à peu près les mêmes que l’année dernière. Je suis allé l’autre jour passer la soirée chez Julie Stroganoff, qui m’a chargé de te faire ses amitiés. Се jour-là nous étions en très petit comité: Mollerus, Regina... le tout présidé par la vieille ganache aveugle. Le 11 du mois prochain on doit jouer la comédie chez eux - Mesdames Bray, Zographos et la Seebah, à qui j’ai été faire visite hier dans l’avant-dîner et que j’ai obligée à me raconter, en dépit de sa modestie, tout le détail de ses succès parisiens... Elle était là, devant moi, humble dans sa gloire et souriant comme une éponge attendrie. Се soir j’irai chez les Borch... Ouf, ma chatte chérie, je me fais une violence énorme en ayant l’air de prendre de l’intérêt à toutes ces petites bêtises que je te raconte là. Rien ne saurait me faire prendre le change vu le fond de la situation, et се fond-là, c’est ton absence... Elle est sage, elle est raisonnable, mais elle est très pénible... Continue néanmoins à m’écrire de ces lettres calmantes, qui me font plu’s de bien, que toutes ces poudres de soufre et autres drogues que tu mе recommandes. - J’attends avec impatience l’arrivée des enfants, et sais-tu pourquoi? C’est qu’elles viennent d’auprès de toi. Ah, oui, je suis incroyablement niais. Je baise vos mains.
T. T.
Перевод
Петербург. 25 июля
Милая моя кисанька, не успел я намедни отправить тебе письмо, - письмо, изрядно напоминающее нечленораздельные вопли больного идиота, - как получил твое письмо, а вчера - еще другое...1 Да будешь ты вознаграждена за них. Они освежили и успокоили меня, как то могло бы сделать твое присутствие. Оно устыдило бы меня до глубины души своим контрастом, если бы я давно уже не потерял по отношению к тебе всякий стыд... Письмо к Леонтьевой превосходно. Это выраженное во вполне приличных выражениях резюме того несколько резкого объяснения, которое я намедни имел с нею... Мне захотелось поделиться с кем-нибудь удовольствием, которое доставило мне твое эпистолярное красноречие. Я пригласил к себе Пирлинг и угостил ее им... Представляешь себе, как она с младшей дочерью сидит в угловой гостиной, на том самом месте, где она обычно сидела возле тебя, - а я читаю им твое письмо? Этим маленьким представленнем я старался - да нужно ли говорить тебе об этом - оживить воспоминание о вашем дорогом присутствии... Что до самой сути дела, то я думаю, что своевременное возвращение девочек явится достаточным основанием, чтобы вся эта глупая интрига рухнула2.
Теперь поговорим о другом... Я недавно писал тебе о возвращении Вяземских из Ревеля. Я немедля навестил их. Первою вышла княгиня; она и рассказала мне, как обстоят дела. На этот раз ее впечатления показались мне не столь преувеличенными, как обычно, а ее рассказы - соответствующими действительности. В самом деле, рассудок князя находится в довольно плачевном состоянии, - я говорю рассудок, а не здоровье, ибо, по крайней мере с виду, - никак не скажешь, что он болен. В наружности его ничто не изменилось, и, по его собственному признанию, единственное физическое недомогание, на которое он может пожаловаться, заключается в бессоннице, - да и та бывает не всегда. Но рассудок его серьезно болен, и я особенно понял это, когда он стал так пространно и подробно рассказывать о своем положении; ведь он обычно так сдержан и так скуп на излияния во всем, что касается его лично. Он сказал мне, что чувствует себя совсем конченым человеком, и добавил, что ему ничего другого не остается, как обратиться к себе со словами из песенки: «друг мой Пьеро, свеча твоя догорела, нет у тебя больше огня» - и так далее. Он был очень тронут твоим вниманием и велел передать тебе, между прочим, что теперь вполне согласен с твоим мнением относительно Беккера3, с которым он окончательно разошелся по причине его непроходимой глупости. Он рассказал мне, кстати, что этот злосчастный пышущий здоровьем Беккер, видя бедного больного во власти жесточайшего отчаяния, не находил ничего лучшего, как советовать: «Вы бы, князь, изволили что-нибудь покушать». И тотчас вменял себе в обязанность показать пример, «так что, - говорит князь, - за все время его пребывания возле меня я видел его за двумя занятиями: либо он ел, либо храпел».
К вечеру того дня, когда я виделся с ними, Вяземские переехали в Лесной институт, куда я и ездил к ним вчера с Колошиным4. Мы приехали немного спустя после того, как от них уехала великая княгиня Елена Павловна5. Ее принимала одна княгиня, ибо сам он решительно отказался выйти. Я застал его еще под впечатлением этого отклоненного им визита в большой гостиной; тут мы увидели, как следом друг за другом подъехали Михаил Виельгорский, чета Одоевских6 и пр., и пр., и пр. Тогда-то мне открылась одна из наиболее неприятных, на мой взгляд, сторон создавшегося положения. Видя, что гости все съезжаются, добрейшая княгиня принялась каждого отводить в сторону и сообщать ему конфиденциально, громким и внятным голосом и в присутствии самого больного, интимнейшие подробности его состояния, и говорила она при этом такою скороговоркой, которая была бы очень уместна при демонстрации какого-нибудь уродца в ярмарочной кунсткамере. Действие этой сцены не замедлило сказаться, ибо больной почти тотчас же удрал, скрывшись в своей комнате, куда немного погодя пошел и я с Колошиным. Что до их планов, то они всё еще очень зыбки. Всё идут разговоры о поездке в Гаагу, к детям7. Но более вероятно, думается мне, что они поедут к Мещерским. Хорошо бы тебе, кисанька, написать прямо больному, сказав при этом особо, что ты освобождаешь его от обязанности отвечать, если только это его в малейшей степени затрудняет, и т.д. и т.д.
Я упомянул тебе о великой княгине Елене Павловне. Намедни я больше часа провел с нею вдвоем у нее на балконе на Каменном Острове. Это очень милая женщина, одна из тех женских натур, что обладают неувядаемым очарованием благодаря своей крайней разносторонности. Она обладает большой жизнерадостностью и ясностью ума, и если невзначай ей хотелось произвести на меня хорошее впечатление, то это ей вполне удалось. Надеюсь еще повидать ее...
На Островах бывают почти такие же собрания, как в прошлом году. Намедни я провел вечер у Юлии Строгановой; она просила тебе кланяться. В тот день мы были в очень узком кругу - Моллерус, Реджина - а председательствовала старая слепая дура. 11-го числа будущего месяца у них будут играть в спектакле - госпожи Брай, Зографо и Зеебах; у последней я вчера перед обедом был с визитом и заставил ее рассказывать, несмотря на присущую ей скромность, обо всех подробностях ее парижских успехов... Она сидела передо мною смиренная в славе своей и улыбалась, как расплывшаяся губка. Сегодня вечером поеду к Борхам... Ох, милая моя кисанька, я делаю над собою страшное насилие, когда прикидываюсь, будто меня занимают вес эти ничтожные глупости, о которых я тут говорю. Ничто не может отвлечь меня от сущности нынешнего положения, а сущность его - это твое отсутствие... Оно мудро, оно разумно, но оно очень тягостно... Продолжай все же писать мне успокоительные письма, они приносят мне больше пользы, нежели серные порошки и прочие лекарства, которые ты советуешь мне. - С нетерпением жду приезда детей, и знаешь ли почему? Они ведь приедут от тебя. Ах, спору нет, - я невероятно глуп. Целую ваши ручки.
Ф. Т.
КОММЕНТАРИИ:
Печатается впервые на языке оригинала по автографу - РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 19. Л. 20-21 об.
Первая публикация - в русском переводе: Изд. 1980. С. 118-121.
1 Письма неизвестны.
2 Если сравнить эти слова, написанные 25 июля, с письмом, посланным двумя днями ранее («...как бы то ни было - дело испорчено < ... > не представляю, каким путем мне удастся его изменить»), сразу становится ясным, в каком нервном напряжении находился Тютчев.
3 В.В. Беккер, достаточно известный в столице врач, был сторонником натуральной школы и считал, что пациент должен сам стараться помочь выздороветь своему организму, а не полагаться в борьбе с болезнью только на достижения медицины.
4 Речь идет о Д.П. Колошине, дипломате, младшем сослуживце Тютчева. Позже поэт подружился с его старшим братом Сергеем (см.: ЛН-2. С. 289), писателем и публицистом. Д.И. Сушкова писала дочери Тютчева Китти (1857): «Твой отец отправился в Эрмитаж вместе с Сергеем Колошиным, который будет ему хорошим проводником, он будет оберегать его от толпы, защищать» (там же. с. 291).
5 Вел. кн. Елена Павловна, потеряв в 1848 г. мужа, вел. кн. Михаила Павловича, целиком посвятила себя общественной деятельности. Так, например, во время Крымской войны она основала Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия, которая сыграла очень значительную роль в организации помощи раненым и послужила прообразом российского Красного Креста. Среди прочего она покровительствовала наукам и искусствам. Она симпатизировала Тютчеву, который был постоянным гостем ее салона. Однажды, правда, как писала Д.Ф. Тютчева своей тетушке Сушкавой в марте 1854 г., Елене Павловне пришлось объявить Тютчеву, что она «решила не приглашать его на свои приемы» из-за его «шевелюры, обилие и беспорядок которой оскорбили взор». Об этом великая княгиня объявила во время обеда, на который позвала Тютчева, чтобы «высказать ему свое восхищение его стихами» (там же. С. 262).
Дружеские отношения поэта со знатью, по словам Георгиевского, огорчали Денисьеву; она тяжело переживала подобострастное отношение к нему своей тетушки Анны Дмитриевны, которое было исполнено почтительности потому, что он был «так любим при Большом дворе и при Малых дворах, особенно же у великой княгини Елены Павловны» (там же. С. 110-111 ).
6 Здесь речь идет о писателе и музыкальном критике кн. В.Ф. Одоевском и его жене Ольге Степановне. Одоевский по прямой линии происходил от мученика кн. Михаила Всеволодовича Черниговского и считался одним из последних Рюриковичей. Тютчевы много лет встречались с ними. Незадолго до описываемого времени они посетили ставший известным литературный вечер у Одоевских, на котором читалась пьеса И.С. Тургенева «Нахлебник», написанная для бенефиса М.С. Щепкина. Она была запрещена к постановке и читалась в частных домах. «Был у Одоевских, - писал П.А. Плетнев в ноябре 1849 г. Я.К. Гроту, - которые собрали весь beau monde слушать Щепкина, читавшего Тургенева». Тютчев, по словам его жены, нашел пьесу «поразительно правдивой и чрезвычайно трагичной» (там же. С. 238-239).
7 Сын П.А. Вяземского, Павел Петрович, служил в Министерстве иностранных дел; позднее стал сенатором; много занимался историей, палеографией, историей литературы (в частности, доказывал существование следов классического влияния в памятниках древнерусской литературы); основал общество любителей древней письменности. В 1851 г. жил с семьей в Гааге, где числился при русском посольстве.
Диск
