Брянский край

А. Ф. Тютчевой

10 октября 1861 г. Петербург

St-Pétersbourg. Mardi. 10 oct<obre> 1861

  Ma fille chérie, merci de n’avoir pas désespéré de moi et d’avoir continué à me parler à travers mon silence. Quant à moi, je ne peux te dire, avec quel attendrissement j’ai lu toutes tes <lettres>^* qui nous arrivaient ici de toi toutes baignées de lumière et de contentement à la surface, avec un envers si triste et si gris… Ah, ma pauvre Anna, je ne m’étais donc pas trompé, j’avais donc raison de croire qu’il y avait dans ton être de puissantes facultés de bonheur qui ne demandaient qu’à s’exercer et que le milieu seul dans lequel la destinée t’avait placée en avait jusqu’à présent empêché l’épanouissement… Et tout comme tu as trouvé, dans ton organisation, de quoi savourer les enchantements d’un beau ciel et d’une belle nature, tu aurais su aussi… mais il m’en coûte d’insister là-dessus et de te renvoyer inutilement l’écho des mélancoliques réflexions que tu auras été à même de faire bien souvent sur le redoutable problème de tant de facultés et d’énergies internes que la nature a mises en nous, et que la destinée a condamnées à ne jamais se révéler au grand jour et être mises en œuvre, dans l’intérêt de notre bonheur et de celui des autres…

  Et cependant, ma fille, tout en étant moi-même une pauvre créature fort peu héroïque assurément, personne n’apprécie plus que moi tout ce qu’il y a de valeur morale dans une nature qui, à défaut de bonheur, sait au besoin lui substituer le devoir…Et voilà pourquoi — pourrais-je ajouter — ma fille n’est pas muette, comme celle de la comédie¹.

  Cela ne m’empêche pas, toutefois, de sympathiser profondément avec le chagrin de cœur que tu éprouveras à te réveiller de ce songe doré qui t’avait si complètement envahie, qui était devenir pour toi une si chère et si bienfaisante réalité, la réalité par excellence et qui aux premiers pas que vous ferez dans cette terrible voie du retour va pâlir et s’effacer de plus en plus…

  Il y a aussi dans tes lettres certaines choses que je n’ai pu lire, comme tu penses bien, sans une certaine satisfaction qui ressemblait à celle d’un amour-propre d’auteur… satisfait… J’ai reconnu mon sang à cette intuition que tu as eue en touchant le midi de la Russie, que c’était le théâtre prédestiné de son immense avenir, que cet avenir, que tous nos efforts ne parviendront pas à faire avorter, n’est possible que là… et que, sous peine des plus rudes châtiments, il faudra bien se décider à s’arracher au plus tôt aux ignominies du moment présent pour aller à la rencontre de nos futures destinées… Et sur ce, bonne nuit.

Перевод

С.-Петербург. Вторник. 10 октября 1861

  Моя милая дочь, спасибо, что не отчаялась во мне и продолжала со мной беседовать, невзирая на мое молчание. Что до меня, то не могу высказать, с каким умилением я читал все твои письма, которые приходили сюда, — внешне лучащиеся светом и довольством, а в сущности такие грустные и безотрадные… Ах, моя бедная Анна, я, значит, не ошибся, я был прав, когда верил, что в твоей душе заложены могучие источники счастья, так и рвущиеся наружу, и что только среда, в которой тебе привелось существовать, мешала до сих пор их развитию… И точно так же, как ты нашла в себе способность наслаждаться очарованием дивного неба и прекрасной природы, ты сумела бы и… но мне тяжело останавливаться на этом и праздно, как эхо, откликаться на те меланхолические думы, которым ты часто имела повод предаваться, размышляя о страшной загадке, в силу коей столько способностей и энергии, вложенных в нас, обречены судьбой никогда не выйти наружу и не быть употребленными в интересах нашего собственного и чужого счастья…

  И все-таки, дочь моя, хотя я сам, конечно, жалкое создание, отнюдь не героическое, но никто выше меня не оценит нравственной заслуги человека, который за отсутствием счастья умеет, когда нужно, заменить его долгом…И вот почему — прибавлю я — моя дочь не немая, как та, в комедии¹.

  Однако это не мешает мне глубоко сочувствовать сердечному горю, какое ты испытаешь, очнувшись от золотых сновидений, которые завладели тобою целиком, стали для тебя подлинной, драгоценной и спасительной действительностью, но которые все более и более будут бледнеть и рассеиваться с первых же минут твоего пробуждения…

  Кое-что в твоих письмах, как ты сама понимаешь, я прочел не без некоторого удовлетворения, похожего на чувство удовлетворенного… авторского самолюбия… Я узнал свою кровь в том предчувствии, какое вызвал в тебе юг России; соприкоснувшись с ним, ты поняла, что там — арена предопределенной ей великой будущности, что эта будущность, отвратить которую не смогут все наши усилия, возможна только там… и что, под страхом самых жестоких кар, надо будет решительно и возможно скорей порвать с позорным настоящим, чтобы двинуться навстречу грядущим судьбам… Засим доброй ночи.

КОММЕНТАРИИ:

  А. Ф. Тютчева (в замужестве Аксакова) — старшая дочь поэта. Воспитывалась в Королевском институте в Мюнхене. В 1853 г. стала фрейлиной цесаревны (затем императрицы) Марии Александровны, а в 1858 г. была назначена воспитательницей ее дочери вел. кнж. Марии. Анна Федоровна пользовалась известным влиянием при дворе, однако придворная жизнь тяготила ее — об этом свидетельствуют оставленные ею записки, рисующие весьма далекую от идеализации картину этой жизни (Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания. Дневник. Вып. I–II. М., 1928–1929). В обращенном к ней стихотворном послании «При посылке Нового Завета» под «нелегким жребием» поэт подразумевал не только ее раннее сиротство, но и придворную службу.
  Встреча с И. С. Аксаковым, женой которого она стала 12 января 1866 г., была для Анны Федоровны счастливой встречей с человеком, близким по духу, убеждениям, взглядам на жизнь. «Я не могу отделить мою духовную жизнь от твоей, — признавалась она мужу. — На этом мы сошлись, на этом мы и должны держаться и вместе бодрствовать, чтобы сделаться лучшими». Когда была закрыта издававшаяся Аксаковым «Москва», Анна Федорова убежденно писала ему: «…думала о том, что тебе предстоит еще добрый труд, что мы оба с тобою напрасно так малодушествуем. Надобно держать сердце горе́, тогда и ум даст свой свет, и дело сделается». В письме к жене от 18 октября 1871 г. Аксаков называет ее «недреманным сердцем», оговариваясь при этом: «…есть ведь образ: недреманное око, т. е. не дремлющее» (ЛН-1. С. 260–261). Поэтому понятно, почему начиная с 1866 г. письма Тютчева к дочери так тесно связаны с его письмами к Аксакову.
  Печатается впервые на языке оригинала по автографу — РГАЛИ. Ф. 10. Оп. 2. Ед. хр. 37. Л. 44–45 об.
  Первая публикация в русском переводе — Изд. М., 1957. С. 443–444.

¹ Намек на комедию Мольера «Le médecin malgré lui» («Лекарь поневоле»).

^* Пропуск в автографе; восстанавливается по смыслу.