Брянский край

И. Н. и Е. Л. Тютчевым

17/29 июня 1838 г. Мюнхен

Munich. Ce 17/29 juin

  Quand vous recevrez cette lettre, chers papa et maman, il y aura six semaines d’écoulées depuis la catastrophe du «Nicolas»… Ainsi n’en parlons pas… Je suis sûr que dans le moment où vous en avez eu la première nouvelle, votre affection ne m’a pas manqué et que vous avez toute une partie de ce que j’ai dû éprouver.

  J’ignore si vous avez eu connaître du détail de cet événement… Les journaux en ont dissimulé le plus qu’ils ont pu. Ces détails sont épouvantables¹. Il y avait là dix chances de mort pour une chance de salut. Après l’aide de Dieu — c’est à la présence d’esprit, c’est au courage de Nelly que je dois sa vie et celles des enfants. On peut dire avec rigoureuse vérité que les enfants ont dû deux fois la vie à leur mère.

  J’étais tranquillement assis dans ma chambre à Turin — c’était le 11 de ce mois — lorsqu’on est venu m’annoncer purement et simplement que le «Nicolas», parti le 12/26 mai de St-Pétersb<ourg> avait brûlé en mer. Et en effet, c’est ainsi que les journaux fr<ançais> qui nous en ont donné la première nouvelle avaient rapporté le fait… Heureusement j’ai pu sur-le-champ partir de Turin. J’ai pu le faire déjà sans préjudice pour ce service, attendu qu’Obrescoff y était encore et qu’il y reste jusqu’à la fin du juillet. Il avait envoyé sa femme à Berlin pour plaider sa cause auprès de l’Empereur² et attend son retour à Turin pour le quitter définitivement. Il m’a témoigné beaucoup d’amitié dans cette circonstance. C’est un galant homme! Ce n’est qu’arrivé à Munich que j’ai appris les choses telles qu’elles se sont passées et huit jours après j’ai eu la consolation de voir arriver Nelly moins souffrante et moins brisée que je ne l’avais craint.

  Maintenant vous savez que nous avons tout perdu. Les 4000 r<oubles> que l’Emp<ereur> a eu la bonté de faire donner à ma femme ont suffi pour parer aux nécessités les plus urgentes et à couvrir les frais du voyage. Arrivé à Turin, je vais me trouver, pour mon début, en face d’un dénuement complet.

  Je connais votre affection pour moi. Je l’ai assez souvent éprouvée. Ainsi pour toute prière je n’ai besoin que de vous dire la peine où je suis. D’autre part je voudrais vous être à charge le moins possible. Voyez ce que vous pouvez faire pour nous. Pourriez-vous — sans un trop grand dérangement pour vos affaires m’avancer en une fois deux années du traitement que vous me faites. Car, comme le Ministère paraît disposé à me laisser ch<argé> d’aff<aires> pendant plus d’une année, je pourrais plus tard me passer plus facilement de vos secours — maintenant il me faut indispensable. Adieu. Je baise vos mains.

T. T.

  P. S. Que fait Dorothée? Où est-elle et comment se porte-t-elle? Je lui ai écrit il y a trois semaines environ de Turin — aussitôt après avoir reçu la triste nouvelle de la mort de son enfant³. Mais, d’après ce que ma femme m’a dit, ma lettre ne l’aura plus trouver à Pétersbourg. — Pauvre Dorothée! J’ai partagé du fond du cœur sa douleur et celle de son mari. Ce n’est pas là ce que j’avais espéré pour lui et pour elle — lorsque la nouvelle de la naissance de leur enfant est venue, la nuit, m’éveiller sur le bateau à vapeur qui allait, encore une fois, m’éloigner de vous⁴. Que ce temps m’est présent et que de choses se sont passées depuis. Ah, quel rêve que la vie.

  Adieu, chers papa et maman, quand donc nous reverrons-nous, pour ne plus nous séparer?

  Куда как часто мне хочется отдохнуть под вашею кровлею, чтобы память про детство, про лучшее время жизни, не совсем выдохлась из души. — Простите. От Николушки жена получила письмо по приезде. Он очень был встревожен известием — до такой степени встревожен, что написал целых две страницы с половиною.

Перевод

Мюнхен. 17/29 июня

  Когда вы получите это письмо, любезнейшие папинька и маминька, со времени гибели «Николая» минет полтора месяца… Поэтому не будем о ней говорить… Я уверен, что когда вы получили первое сообщение об этом, вы сердцем были со мной и ощутили хоть долю того, что пришлось испытать мне.

  Не знаю, известны ли вам подробности этой катастрофы… Газеты всячески умалчивали о них. Эти подробности ужасны¹. Из десяти был один шанс на спасение. Помимо Бога, сохранением жизни Нелли и детей я обязан ее присутствию духа и ее мужеству. Можно сказать по справедливости, что дети были дважды обязаны жизнью своей матери.

  Я спокойно сидел в своей комнате в Турине — это было 11-го сего месяца — когда мне пришли просто-напросто сообщить, что «Николай», вышедший 14/26 мая из С.-Петербурга, сгорел в море. И действительно, так сообщали французские газеты, которые первые дали нам сведения об этом происшествии… К счастью, я имел возможность тотчас же выехать из Турина. Я смог сделать это без ущерба для службы ввиду того, что Обрезков еще там и пробудет там до конца июля. Он послал свою жену в Берлин ходатайствовать за него перед государем² и ждет ее возвращения в Турин, чтобы окончательно его покинуть. При этих обстоятельствах он отнесся ко мне с большой теплотой. Какой это благородный человек! Только прибыв в Мюнхен, я узнал, как все было, и неделю спустя смог успокоиться, убедившись, что Нелли не столь измучена и разбита, как я опасался.

  Вы знаете теперь, что мы потеряли всё. 4000 рублей, кои государь соблаговолил пожаловать моей жене, хватило на приобретение самого необходимого и на покрытие дорожных расходов. Приехав в Турин, я с первых же шагов окажусь перед лицом крайней нужды.

  Я знаю вашу любовь ко мне. Я достаточно часто испытывал ее. Потому, вместо всяких просьб, скажу только, в каком затруднительном положении я нахожусь. С другой стороны, я желал бы быть вам как можно меньше в тягость. Подумайте, что вы могли бы для нас сделать. Не могли бы ли вы, без особого осложнения для ваших денежных дел, выдать мне мой пенсион сразу за два года вперед. Ибо, поскольку министерство, по-видимому, склонно оставить меня поверенным в делах больше, чем на год, я смогу со временем свободнее обойтись без вашей помощи — сейчас она мне необходима. Простите. Целую ваши ручки.

Ф. Т.

  P. S. Что Дашинька? Где она и как ее здоровье? Я написал ей около трех недель тому назад из Турина — тотчас после того, как получил грустное сообщение о смерти ее ребенка³. Но, по словам жены, письмо мое уже не застало ее в Петербурге. — Бедная Дашинька! Я от всего сердца разделяю скорбь ее и ее мужа. Не того ожидал я для него и для нее, когда известие о рождении их ребенка разбудило меня ночью на пароходе, который в очередной раз увозил меня от вас⁴. Как это время ясно сохранилось в моей памяти и сколько событий произошло с тех пор! Ах жизнь, какой это сон! Простите, любезнейшие папинька и маминька, когда же наконец свидимся мы, с тем чтобы более не разлучаться?

  Куда как часто мне хочется отдохнуть под вашею кровлею, чтобы память про детство, про лучшее время жизни, не совсем выдохлась из души. — Простите. От Николушки жена получила письмо по приезде. Он очень был встревожен известием — до такой степени встревожен, что написал целых две страницы с половиною.

КОММЕНТАРИИ:

  Печатается впервые на языке оригинала по автографу — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Д. 72. Л. 19–21.
  Первая публикация — отрывок в русском переводе: Тютч. сб. С. 11; полностью в русском переводе: Изд. 1980. С. 29–31.

¹ В ночь с 18/30 на 19/31 мая 1838 г. в море неподалеку от Травемюнде сгорел пароход «Николай I», на котором возвращалась из Петербурга жена Ф. И. Тютчева Элеонора Федоровна с детьми. Кораблекрушение описано в рассказе также плывшего на этом пароходе И. С. Тургенева «Пожар на море».
  В архиве тетки Тютчева Н. Н. Шереметевой (РГБ. Ф. 340. К. XVа. Ед. хр. 6. Л. 1–2) сохранилось описание этого события, сделанное очевидцем, неизвестным лицом, видимо офицером, и переписанное ее рукой, под заглавием «О пожаре на пароходе». В нем не упоминается Эл. Тютчева, но живо передается обстановка, в которой она находилась, и говорится о причинах трагедии.
  «Ввечеру 18 числа пароход “Николай I”, нагруженный 11 экипажами и 180 пассажирами, считая с прислугою корабля, но не включая множество товаров, медленно <…> подвигался к Травемюнде, находясь от сей пристани в 2-х или 3-х милях. Большая часть пассажиров на палубе и в общей каюте ожидала прибытия. <…> я почувствовал запах гари, но не обратил на это особенного внимания. Не успел я возвратиться в павильон, где сидело наше общество и между прочими жена моя, как раздался крик: “Горим!” Всё вскочило, бросилось на корму, шкипер побежал к машине <…> Здесь происходили те же ужасные сцены, которых никакое перо и никакая кисть не в состоянии выразить; кто плакал, кто кричал, кто молился; иной сетовал, другой проклинал путешествие; тут иные матери шептали в отчаянии, и, наконец, к спущенной шлюпке стеснилось так много народа, что удивляться надобно, как никто не попал в воду, кроме одного старика Головлева, который упал, и отчаянный предсмертный крик его замер в шуме волн.
  Пароход, направленный в минуту гибели на Мекленбургский берег, скоро стал на мель саженях в 300-х от берега, шлюпок всего было две, огонь распространился на корму, на ней нельзя было оставаться от жара и дыма <…> С берега не было нам никакой помощи. Подождав более часа на ветру без одежды и обуви повозок, за которыми послал капитан, измученный караван наш отправился пешком по морскому берегу отыскивать приюта и средства доехать до Травемюнде. Шествие было тоже ужасное, нельзя себе рассказать, надобно быть очевидцем. Некоторым попались чулки, которые матросы, спасшие свои сундуки, продавали по червонцу. Жена тайного советника Богдановского путешествовала в моих калошах, вообще все в самом бедственном и беззащитном положении. Странствование продолжалось несколько часов, сперва по берегу, потом и на гору, потом до ближайших селений, по которым рассыпались страдальцы. <…>
  Отчего же пожар? Отчего такое ужасное событие? Оттого что пароход, чрез меру нагруженный, по словам самого шкипера, не мог скоро двигаться иначе как посредством усиленной топки, оттого что топили угольем нечистым и замокшим в морской воде, произошло чрезвычайное засорение паровых проводов, замеченное еще прежде несчастья. На это отвечали, что всегда так водилось. Кончилось тем, что газ, не находя достаточного выхода в трубы, обратился назад, воспалил близлежащий запас уголья и раскаленные еще прежде деревянные перегородки, и пламя разом обхватило всю среднюю часть. Заливали ведрами, и то слабо, успеха не было. Вообще не знаю, кого винить, но, вероятно, виновные откроются. Барыши компании пароходства, по всей справедливости, должны бы хотя несколько вознаградить потерпенные потери такими людьми, которые за дорогую плату вверяли свою жизнь и имущество благоразумию в выборе знающих моряков и машинистов для столь важного дела, как пароходное плавание на пространстве около 1500 верст. Я уверен, что более потерпевшие найдут помощи и русских своих сострадальцев, но избави Бог от участия сострадания немцев, пример которого у меня теперь пред глазами».

² О причинах неприятностей А. М. Обрезкова и связанном с ними обращением к императору Николаю I.

³ Сын Д. И и Н. В. Сушковых Иван умер 13/25 апреля 1838 г.

⁴ См. письмо 36