Брянский край

Василий Шибанов

Князь Курбский от царского гнева бежал,
  С ним Васька Шибанов, стремянный.
Дороден был князь. Конь измученный пал.
  Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
  Свого отдает воеводе коня:
«Скачи, князь, до вражьего стану,
  Авось я пешой не отстану».

И князь доскакал. Под литовским шатром
  Опальный сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
  Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает;
  Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом:
  «Князь Курбский нам сделался другом».

Но князя не радует новая честь,
  Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
  Души оскорбленной зазнобы:
«Что долго в себе я таю и ношу,
  То все я пространно к царю напишу,
Скажу напрямик, без изгиба,
  За все его ласки спасибо».

И пишет боярин всю ночь напролет,
  Перо его местию дышит,
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
  И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
  И вот уж, когда занялася заря,
Поспело ему на отраду
  Послание, полное яду.

Но кто ж дерзновенные князя слова
  Отвезть Иоанну возьмется?
Кому не люба на плечах голова,
  Чье сердце в груди не сожмется?
Невольно сомненья на князя нашли…
  Вдруг входит Шибанов в поту и в пыли:
«Князь, служба моя не нужна ли?
  Вишь, наши меня не догнали!»

И в радости князь посылает раба,
  Торопит его в нетерпенье:
«Ты телом здоров, и душа не слаба,
  А вот и рубли в награжденье!»
Шибанов в ответ господину: «Добро!
  Тебе здесь нужнее твое серебро,
А я передам и за муки
  Письмо твое в царские руки».

Звон медный несется, гудит над Москвой;
  Царь в смирной одежде¹ трезвонит;
Зовет ли обратно он прежний покой
  Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
  И звону внимает московский народ,
И молится, полный боязни,
  Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема,
  Звонит с ним и Вяземский лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
  И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордяся своею красой,
  С девичьей улыбкой, с змеиной душой,
Любимец звонит Иоаннов,
  Отверженный богом Басманов.

Царь кончил; на жезл опираясь, идет,
  И с ним всех окольных² собранье.
Вдруг едет гонец, раздвигает народ,
  Над шапкою держит посланье.
И спрянул с коня он поспешно долой,
  К царю Иоанну подходит пешой
И молвит ему, не бледнея:
  «От Курбского князя Андрея!»

И очи царя загорелися вдруг:
  «Ко мне? От злодея лихого?
Читайте же, дьяки, читайте мне вслух
  Посланье от слова до слова!
Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»
  И в ногу Шибанова острый конец
Жезла своего он вонзает,
  Налег на костыль – и внимает:

«Царю, прославляему древле от всех,
  Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
  Побил еси добрых и сильных?
Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,
  Без счета твердыни врагов сражены?
Не их ли ты мужеством славен?
  И кто им бысть верностью равен?

Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,
  В небытную ересь прельщенный?
Внимай же! Приидет возмездия час,
  Писанием³ нам предреченный,
И аз, иже⁴ кровь в непрестанных боях
  За тя, аки воду, лиях и лиях⁵,
С тобой пред судьею предстану!»
  Так Курбский писал к Иоанну.

Шибанов молчал. Из пронзенной ноги
  Кровь алым струилася током,
И царь на спокойное око слуги
  Взирал испытующим оком.
Стоял неподвижно опричников ряд;
  Был мрачен владыки загадочный взгляд,
Как будто исполнен печали;
  И все в ожиданье молчали.

И молвил так царь: «Да, боярин твой прав,
  И нет уж мне жизни отрадной,
Кровь добрых и сильных ногами поправ,
  Я пес недостойный и смрадный!
Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,
  И много, знать, верных у Курбского слуг,
Что выдал тебя за бесценок!
  Ступай же с Малютой в застенок!»

Пытают и мучат гонца палачи,
  Друг к другу приходят на смену:
«Товарищей Курбского ты уличи,
  Открой их собачью измену!»
И царь вопрошает: «Ну что же гонец?
  Назвал ли он вора друзей наконец?»
«Царь, слово его все едино:
  Он славит свого господина!»

День меркнет, приходит ночная пора,
  Скрыпят у застенка ворота,
Заплечные входят опять мастера⁶,
  Опять зачалася работа.
«Ну, что же, назвал ли злодеев гонец?»
  «Царь, близок ему уж приходит конец,
Но слово его все едино,
  Он славит свого господина:

"О князь, ты, который предать меня мог
  За сладостный миг укоризны,
О князь, я молю, да простит тебе бог
  Измену твою пред отчизной!
Услышь меня, боже, в предсмертный мой час,
  Язык мой немеет, и взор мой угас,
Но в сердце любовь и прощенье,
  Помилуй мои прегрешенья!

Услышь меня, боже, в предсмертный мой час,
  Прости моего господина!
Язык мой немеет, и взор мой угас,
  Но слово мое все едино:
За грозного, боже, царя я молюсь,
  За нашу святую, великую Русь,
И твердо жду смерти желанной!"»
  Так умер Шибанов, стремянный.

1840-e годы

Другие редакции и варианты

X, 1—4

  «Письмо от Андрюшки? от вора мово?
    Письмо от злодея лихова?
  Давно ли с творцом говорит вещество?
    И что нам гласит его слово?

XVIII, 7—8

  За всех моих злобных тиранов!»
  Так умер Василий Шибанов.

Тетрадь Смирновой; тетрадь ЛБ.

КОММЕНТАРИИ:

  К балладе А.К. Толстого «Василий Шибанов»
  Впервые — РВ, 1858, сентябрь, кн. 1, стр. 236—240, с подзаголовком «Баллада».
  Основным источником стихотворения является следующий отрывок из «Истории государства Российского»: Курбский «ночью тайно вышел из дому, перелез через городскую стену, нашел двух оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг Вольмара, занятого литовцами. Там воевода сигизмундов принял изгнанника как друга, именем королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к царю; усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю в Москве, на Красном крыльце, сказав: "От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича". Гневный царь ударил его в ногу острым жезлом своим; кровь лилася из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского... Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех единомышленников Курбского в Москве. Добродетельный слуга, именем Василий Шибанов... не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина; радовался мыслию, что за него умирает» (Карамзин, т. 9, стр. 59—62). Ср. также слова Шибанова: «О князь! ты, который предать меня мог За сладостный миг укоризны» — с таким местом: «Он наслаждению мести, удовольствию терзать мучителя словами смелыми пожертвовал добрым, усердным слугою» (Карамзин, т. 9, стр. 68). Источником строф 11—12 является письмо Курбского к Ивану Грозному из Вольмара. Вот отрывки из него: «Прочто, царю, сильных во Израиле побил еси?.. Не прегордые ли царства разорили и подручных во всем тобе сотворили, мужеством храбрости их... Не претвердые ли грады германские тщанием разума их от бога тобе даны бысть?.. Или бессмертен, царю, мнишись? Или в необытную ересь прельщен, аки не хотя уже предстати неумытному судии, богоначальному Иисусу... Кровь моя, якоже вода пролитая за тя, вопиет на тя ко господу моему!» («Сказания князя Курбского», ч. 2, СПб. 1833, стр. 3—5). Толстой несколько сдвинул исторические события. Бегство Курбского и его первое письмо к царю относятся ко времени до возникновения опричнины, а молебствия царя с опричниками происходили не в центре Москвы, на глазах у всего народа, а в Александровской слободе, куда он переехал в 1565 году.

¹ Смирная одежда — траурная.

² Окольные – приближенные.

³ Писание – Священное писание, Ветхий и Новый завет.

⁴ Аз, иже – я, который.

⁵ Лиях – лил.

⁶ Заплечный мастер – палач.