Брянский край

Е. Ф. Тютчевой

25 ноября 1866 г. Петербург

<Pétersbourg>.^* Vendredi. 25 n<ovem>bre <18>66

  Hier le télégraphe avait dû te porter, ma bonne et chère Kitty, mes félicitations et mes vœux¹, mais on m’a renvoyé ma dépêche, en me faisant dire que le télégraphe ne fonctionnait plus. Il paraît qu’il a attendu le jour de la Ste-Catherine pour foutre cette niche au public. — Eh bien, sauf le retard, j’aime mieux me servir de la voie ordinaire, pour te dire, d’une manière moins lapidaire, tout ce que j’ai au fond du cœur de tendre affection, de sérieuse estime et de profonde sympathie pour vous, ma fille chérie. Tout ce que tu me dis dans ta dernière lettre de la force vivifiante, que l’âme puise dans une résignation volontaire, est certainement bien vrai, et cependant, te l’avouerai-je, moi, pour ma part, je ne saurai me résigner à ta résignation, et tout en admirant la belle pensée de Joukofsky, qui a dit quelque part: «Есть в жизни много прекрасного и кроме счастия»², je ne cesse de faire des vœux pour toi dans le sens d’un bonheur qui exige moins d’efforts…

  Et cependant j’ai là, sous les yeux, l’exemple de la pauvre Daria qui prêche bien haut, par le contraste, l’action salutaire de la résignation spontanée. Ce contraste, d’ailleurs, m’a souvent frappé, et ce n’est d’ordinaire que dans les œuvres de fiction qu’on en trouve d’aussi marqués…

  Ici on est encore sous le coup de la catastrophe de Milioutine³. Il paraît que la vie sera sauvée, mais que l’homme est perdu, l’homme public au moins, et c’est une bien grande perte, surtout dans le moment actuel. Je ne sais ce que va sans lui devenir la question polonaise, cette question de vie et de mort pour la Russie, grâce aux influences qui vont se donner carrière maintenant. — La pierre de Sisyphe va de nouveau redégringoler⁴, et plaise à Dieu qu’elle ne finisse par nous écraser.

  Tcherkassky⁵ est arrivé ici, je ne l’ai pas encore vu…

  Mes plus tendres amitiés aux Aksakoff, mari et femme, auxquels j’aurais bien des choses à dire, s’il ne fallait pas les écrire.

  Que Dieu leur soit en aide pour mener à bien tout ce qu’ils attendent de l’avenir et qu’un double succès vienne couronner leurs efforts…

  Dis à mon frère que je compte toujours passer les fêtes à Moscou.

  Au revoir donc, à bientôt, ma fille chérie, et que le Ciel v<ou>s protège.

Перевод

<Петербург>. Пятница. 25 ноября <18>66

  Вчера телеграф должен был принести тебе, моя милая, славная Китти, мои поздравления и пожелания¹, но телеграмму мне вернули, сказав, что телеграф перестал действовать. Он словно ждал дня св. Екатерины, чтобы сыграть с людьми эту злую шутку. — Ну что ж, хоть поздравление теперь и опоздает, я с большей радостью пользуюсь обычным способом, чтобы выразить в менее сжатой форме всю заключенную в моем сердце нежную привязанность, все мое безграничное уважение, всю глубокую к тебе симпатию, милая моя дочь. Все, что ты мне говоришь в последнем письме о живительной силе, которую черпает душа в сознательном смирении, конечно, весьма справедливо, но что до меня, то признаюсь тебе, я не в силах смириться с твоим смирением и, вполне восхищаясь прекрасной мыслью Жуковского, который где-то сказал: «Есть в жизни много прекрасного и кроме счастия»², — не перестаю желать тебе счастья, которое требовало бы от тебя меньших усилий…

  А между тем у меня перед глазами пример бедной Дарьи, которая, в отличие от тебя, во всеуслышание проповедует спасительную силу смирения бессознательного. Этот контраст меня, кстати, часто поражал, ведь обычно только в романах он бывает так ярко выражен.

  Здесь всё еще находятся под впечатлением несчастья, постигшего Милютина³. Жизнь ему как будто спасут, но как личность, по крайней мере как общественный деятель, он погиб, а это большая потеря, особенно в данный момент. Не знаю, как будет без него решаться польский вопрос, являющийся для России вопросом жизни или смерти из-за влияний, которые теперь проявят себя. Сизифов камень может снова покатиться вниз⁴, и дай-то Бог, чтобы он в конце концов не раздавил нас.

  Сюда приехал Черкасский⁵, я его еще не видел…

  Передай мои сердечные приветствия Аксаковым, мужу и жене, я многое мог бы им сказать, если бы не приходилось это делать письменно.

  Да поможет им Бог довести до благополучного конца все, что они задумали на будущее, да увенчаются их общие усилия двойным успехом.

  Передай моему брату, что я по-прежнему намереваюсь провести праздники в Москве.

  До свиданья же, до скорого, милая дочь, храни тебя Бог.

КОММЕНТАРИИ:

  Печатается по автографу — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 74. Л. 41–42 об.
  Первая публикация — ЛН-1. С. 467–469.

¹ 24 ноября — день именин Е. Ф. Тютчевой.

² Эта мысль неоднократно встречается в произведениях Жуковского (см., например, «Теон и Эсхин»).

³ Н. А. Милютин, видный государственный деятель эпохи реформ, с 1863 г. статс-секретарь по делам Царства Польского, возглавивший проведение там крестьянской реформы (1864), 21 ноября 1866 г. перенес удар, повлекший за собой выход его в отставку.

⁴ Согласно древнегреческому мифу, Сизиф был осужден в загробной жизни вечно вкатывать на гору громадный камень, который срывался вниз, едва Сизиф приближался с ним к вершине (Одиссея. XI. 593–600).

⁵ Кн. В. А. Черкасский — управляющий Комиссией внутренних и духовных дел в Царстве Польском, один из ближайших сотрудников Н. А. Милютина в проведении крестьянской реформы в Польше. Предполагалось, что Черкасский заменит заболевшего Милютина, поэтому его незамедлительно вызвали из Варшавы в Петербург, однако Черкасский предпочел выйти в отставку (Никитенко. Т. 3. С. 58).

^* В автографе: Moscou. Письмо писалось Тютчевым из Петербурга в Москву, чем, по-видимому, и объясняется его описка.