Брянский край

А. И. Георгиевскому

26 июня 1866 г. Петербург

Петербург. Воскресенье. 26 июня <18>66

  Вы правы. Лучшего исхода и ожидать было нельзя. «Московские ведомости» этим временным испытанием завоевали себе ключ позиции. Они стали в прямое личное отношение. В этом-то все и дело… Теперь «М<осковские> вед<омости>» стали газетою ставропигиальною. — Итак, пора, очень пора великому сыну Пелея выйти из своего стана и явиться на стене. Трояне, т. е. события, сильно напирают…¹

  Здесь не ищите ни определенного направления, ни руководства. Здесь не имеется ни одной идеи в запасе. Мы здесь до сих пор с какою-то благодушною niaiserie^* всё хлопотали и продолжаем хлопотать о мире, — но чем для нас будет этот мир, того мы понять не в состоянии. Во всяком случае, не мы при данных обстоятель<ствах> оправдаем евангельское слово о миротворцах². — Австрия, завершая все свои предыдущие позоры, решилась пойти в кабалу к Наполеону с тем только, чтобы заставить и враждующие с нею державы также закабалить себя у него… Если державы эти, в особенности Пруссия, на это поддадутся, то Наполеонова диктатура будет признана над Европою… а эта диктатура необходимо должна разразиться коалициею против России³. Кто этого не понимает, тот уже ничего не понимает… Единственное историческое призвание наполеоновской диктатуры в данную минуту — это разрешение вопроса в самом антирусском смысле… Итак, вместо того, чтобы так глупо напирать на Пруссию, чтобы она пошла на мировую, мы должны от души желать, чтобы у Бисмарка стало довольно духу и решимости не подчиняться Наполеону, и довести дело до разрыва. В настоящую минуту, предполагая даже самый широкий успех прусской политики и оружия по делам Германии против Наполеона, — все это для нас гораздо менее опасно, чем сделка Бисмарка с Наполеоном, которая непременно обратится против нас… Вообще, надо быть, как мы здесь, лишену всякого чутья и пониманья, чтобы не уразуметь, уже перед самым лицом грозящей катастрофы, ее роковых условий. Она или поведет непременно к разложению Запада, или обрушится всею тяжестью соединенного Запада на нас.

  Что же до Австрии, то мы должны смотреть на нее, как на выморочное именье⁴, и, не предъявляя еще пока наших законных прав на владение, не терять их ни минуты из виду…Тут дело очень просто: восьмнадцать миллионов славянского племени, над которыми австрийская опека упраздняется. Может ли Россия без самоубийства предать их всецело немцам? — Вот первый вопрос, на который должны ударить «Москов<ские> ведомости»…

  Отныне мы не можем, мы не должны смотреть на Австрию, как на самостоятельную державу. Она теперь не что иное, и более нежели когда-либо, — отжившая историческая комбинация, лишенная всякого серьезного содержания. При ее доказанной несостоятельности опека над славянскими массами сделалась для нее невозможною. Она может только повергнуть в бесплодное, хаотическое брожение. Но только упразднение Австрии создаст возможность, при преобладающем содействии России, внести в эти массы начало прочного органического строя, т. е. применяя все эти общие воззрения к делу настоящей минуты, мы должны, в случае того страшного столкновения, которое потрясет до основания всю западноевропейскую систему, мы должны, говорю, так заручить себя австрийским славянам, чтобы они поняли, наконец, что вне России нет и не может быть никакого для них спасения, — приступить же к делу следует с Восточной Галиции.

  Я знаю, все это было уже тысячу раз говорено и повторяемо, точно так же, как человек во все дни живота своего говорит умозрительно о смерти, но, наконец, наступает же день, когда умозрение переходит в действительность, — и этот день, этот роковой день, очевидно, наступил, — но пусть он будет днем не смерти, а возрождения.

  Если изложенный взгляд совпадает с убеждениями «Московск<их> вед<омостей>», то они могут в настоящую минуту оказать самому правительству огромную услугу. Здесь — для кого же это тайна? — все шатко и неопределенно, хотя преобладающее чувство в главном деятеле — это раздраженное негодование противу Австрии и враждебность к Наполеону, но при всем этом малодушие и неясность соображений. Выше гораздо более решимости, и сюда-то, к этой-то высшей среде, должны быть преимущественно устремлены все усилия.

  Прочтите это письмо Мих<аилу> Ник<ифоровичу>. Он более нежели когда-либо сила, и сила признанная. От него многое зависит.

Ф. Тчв

КОММЕНТАРИИ:

  Печатается по автографу — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 2. Ед. хр. 2. Л. 48–51 об.
  Первая публикация — ЛН-1. С. 408–410.

¹ 25 июня 1866 г. с № 132 возобновилось издание «Московских ведомостей» под редакцией М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева. Это был результат встречи Каткова с Александром II. Император не только дал свое разрешение на возобновление газеты, но и обещал Каткову свое особое покровительство (Валуев II. С. 133–134). Тютчев намекает на то, что, став в личное отношение к императору, Катков обеспечил своей газете независимое положение («ставропигиальный» — термин, относившийся к русским монастырям, подведомственным непосредственно Синоду и не подчинявшимся местным церковным властям).
  Сын Пелея (имеется в виду Катков) — Ахиллес.

² Подразумевается евангельское изречение: «Блаженны миротворцы» (Мф. 5, 9).

³ Поражение при Садове, которое Пруссия нанесла Австрии 21 июня/3 июля 1866 г., решило исход войны, спровоцированной Бисмарком (см. письмо 310, примеч. 1). Не будучи в состоянии продолжать войну, Австрия обратилась за посредничеством к Наполеону III.

⁴ Австро-прусская война завершилась Пражским миром (11/23 августа), по которому Пруссия получала право создания нового Германского союза под своим главенством. С этого момента Австрийская империя потеряла прежнее значение и оказалась на грани распада.

^* глупостью (фр.).