Ф.И. ТЮТЧЕВ. Письма
Эрн. Ф. Тютчевой
9 июня 1854 г. Москва
Moscou. Mercredi. 9 juin
Ма chatte chérie. Nous voilà encore une fois dans les écritures. Après-demain, le 11, il у aura juste un mois que tu m'еs revenue après dix mois de séparation1, et voilà déjà neuf jours que tu m'as requitté pour une nouvelle séparation qui pourra bien encore durer trois mois et plus. Eh bien, j'ai la faibiesse de t'avouer que cela me paraît odieux et révoltant et que décidément il ne m'est pas possible d'accepter un pareil arrangement comme une chose toute simple et naturelle. Non, décidément non...
А l'heure qu'il est, vous aurez été, je suppose, informées par Anna de tous les détails du malheur qui vient de fгapper la pauvre Madame Aurore et le reste de la famille2. Je sais que quand j'ai appris cette affreuse nouvelle (c'était au club, le lendemain de votre départ), j'en ai eu comme un ébiouissement. C'est un de ces malheurs tellement écrasants pour les personnes qui en sont atteintes qu'on éprouve vis-à-vis d'elles, outre un sentiment de navrante pitié, quelque chose de gêné et d'embarrassé, comme si on se sentait personnellement responsabie d'une pareille catastrophe. Рябинин, qui а passé par ici, venant de Pétersb<ourg>, et qui avant son départ а été voir Sophie et Lise К<aramzine> déjà en possession de leur malheur, m'a raconté que la pauvre Sophie était tombée dans un etat de complète idiotie, sans larmes, sans volonté, et comme privée de la conscience de се qu'il lui arrivait. Ah, voilà uпе pauvre brebis toпdue à qui Dieu n'а pas mesuré lе vent. Et pourtant qu'il у а lоin еnсоrе de sоn malheur à elle, à cet аbîmе de douleur qui s'est tout à coup ouvert, irréparable et définitif, pour cette pauvre Mad. Aurore.
Voilà un des détails les plus douloureux qui m'ont été racontés par Рябинин. C'est un lundi que lа malheureuse femme а appris lа mort de sоn mari, et lе lendemain, mardi, elle reçoit unе lettre de sоn mari - unе lettre de plusieurs pages, toute remplie de vie, d'animation, de gaîté. Cette lettre était datée du 15 mai, et c'est lе 16 qu'il а été tué. Eh biеn, elle а eu l'affreux courage, qu'uпe surexcitation de nerfs peut seule expliquer, de faire à haute voix lа lecture de cette lettre, à lа famille reunie... Unе dernière ombre, sur се fonds de misère, c'est cette circonstance que dans les regrets généralement dоnnés à cette triste fin d'André К<aramziпe> tout n'а pas été sympathie et pitié et que lе blâme у а tenu unе grande place. Et malheureusement lе blâme était motivé. Оn raconte que l'Empereur (еn parlant du défunt) а dit publiquement qu'il nе se pardonnerait jamais de s'être pressé de lе пommer соlоnеl, - et оn а appris depuis que lе chef du corps, lе g<énér>al Liprandi, а été officiellement réprimandé, dans un ordre du jour, pour avoir confié un commandement aussi considérable à un officier qui manquait еnсоrе de l'experience nécessaire. Triste, oh triste. - Соnçоit-оn се que се malheureux A<ndre> Karamzine а dû éprouver, lorsque, voyant sa troupe compromise par sa faute il еп а remis lе commandement à sоn second, décidé qu'il était à faire lе sacrifice de sa vie, et que dans се moment suprême, de се соin de terre iпсоnnu, du milieu de cette foule аbоminаblе qui allait lе hacher, il aura, dans un dernier éclair de sa реnséе, ressaisi toute cette existence qui lui échappait, sa femme, ses sœurs, toute cette vie si douce, si choyée - si riche d'affection et de bien-être. - Il у а pourtant des choses affreuses dans се monde.
Mais faisons comme lа vie, passons à autre chose.
Il fait, depuis quelques jours, un temps splendide. Quel bienfait que l'été et comment se résigne-t-on à s'еn passer... Je mе plais, ma chatte chérie, à te supposer arrivée, depuis samedi dernier, et déjà suffisamment reposée. Et malgré lа malveillance insurmontable que m'inspire l'odieuse localité qui vous enlève à moi, je veux bien consentir, puisque vous у êtes, que grâce à la saison elle se pare de quelque agrément à vos yeux. Par conséquence, je ne répugne pas à vous у aller chercher dans cette chambre consacrée par votre présence, passée et actuelle, devant cette fenêtre encadrant cet humble horizon où vos yeux se sont si souvent reposés. En un mоt, je veux bien - provisoirement, faire grâce à tout cela, pourvu que j'aie la certitude que, dans le mоmеnt donné, vous ne vous у déplaisez pas trop, et que surtout - c'est là la condition essentielle - cet odieux endroit ne se considère que соmmе une étape, un pied à terre, un séjour en passant - enfin, tout се qu'il у а de plus provisoire et de plus passager.
Pour mоi, je soutiens que соmmе séjour de campagne, Moscou, le Moscou d'été, est encore се qu'il у а de mieux en Russie. Il faut qu'il у ait dans cette localité quelque chose qui soit en rapport avec mа nature...
Après minuit. Je rentre chez mоi dans la disposition d'esprit la plus sombre et la plus pénible. Ah que n'es-tu là... Car, je le sens, il n'y aurait que ta présence qui pût la conjurer... Je viens de chez les Wielhorsky, où j'ai eu l'occasion de causer avec le fils W<ielhorsky> arrivé aujourd'hui mêmе de Pétersbourg. Tout се qu'il m'а dit sur l'état des affaires, tout се que j'ai entrevu dans ses discours et dans ses raisonnements de révélations sur la disposition d'esprit dans le Ministère et peut-être mêmе en plus haut lieu - toute cette lâcheté, ineptie, infamie et sottise, - tout cela est navrant - au-delà de tout се que la parole humaine peut exprimer... Encore une fois, que n'es-tu là... Si je pouvais au moins mе rappeler un peu vivement ta chère figure pour essayer de mе calmer.
Sais-tu bien que nous sоmmеs à la veille de quelque épouvantable honte, d'un de ces actes d'infamie irréparable et solennelle qui inaugurent pour les nations leur ère de décadence définitive, que nous sоmmеs, en un mоt, à la veille de capituler? Toi, qui mе connais, qui sais le sérieux que je mets à ces questionslà, toute cette part de mоi-mêmе que j'ai identifiée avec certaines convictions et certaincs croyances, toi seule peux comprendre tout се que j'éprouve rien qu'à l'idée de voir se réaliscr un pareil malheur. Mais je sens que tout се que je te dis là est vague, décousu, incohérent et ne t'apprend que l'agitation d'esprit où je mе trouve. Je sens enfin ton absence peser sur moi comme un cauchemar ou comme une condamnation. - Bonne nuit. Je t'écrirai encore avant mon départ. Demain, les Сушков, Кitty et moi, nous allons à vingt verstes d'ici dîner chez Léonid Gallitzine. Се sera, je le crains, beaucoup plus fatiguant qu'amusant - mais avec се sentiment d'angoisse continuelle dans le cœur, à quoi peut-on se plaire dans la vie.
Conserve-toi.
Перевод
Москва. Среда. 9 июня
Милая моя кисанька, вот мы снова обречены на переписку. Послезавтра, 11-го, исполнится ровно месяц, как ты вернулась ко мне после десяти месяцев разлуки1, и вот уже девять дней, как ты опять покинула меня для новой разлуки, которая, чего доброго, продлится еще три месяца с лишком. Ну, так я имею малодушие признаться тебе, что это кажется мне ужасным и возмутительным и что я решительно не согласен примириться с этим положением, как с чем-то само собой разумеющимся и естественным. Нет, решительно нет...
Я полагаю, что теперь вы уже узнали от Анны все подробности несчастья, постигшего бедную госпожу Аврору и остальных членов семьи2. Когда мне передали эту ужасную новость (в клубе, на другой день после вашего отъезда), я был совершенно ошеломлен ею. Это одно из таких подавляющих несчастий, что по отношению к тем, на кого они обрушиваются, испытываешь, кроме душераздирающей жалости, еще какую-то неловкость и смущение, словно сам чем-то виноват в случившейся катастрофе. Здесь проездам из Петербурга был Рябинин; он посетил перед своим отъездом оттуда Софи и Лизу Карамзиных, уже извещенных о своем несчастье. Он рассказывал мне, будто бедная Софи впала в состояние полнейшего идиотизма, без слез, без воли, - она как бы не понимает того, что с нею случилось. Ах, вот кому Господь послал непосильное испытание! И все-таки как далеко ее несчастье от той бездны горя, невозместимого и бесповоротного, которая вдруг разверзлась перед бедной госпожой Авророй!
Вот одна из самых горестных подробностей, сообщенных мне Рябининым. Был понедельник, когда несчастная женщина узнала о смерти своего мужа, а на другой день, во вторник, она получает от него письмо - письмо на нескольких страницах, полное жизни, одушевления, веселости. Это письмо помечено 15 мая, а 16-го он был убит. Вообрази, она имела нечеловеческое мужество, объяснимое только нервным возбуждением, прочесть вслух это письмо всей семье... Последней тенью на этом горестном фоне послужило то обстоятельство, что во всеобщем сожалении, вызванном печальным концом Андрея Карамзина, не все было одним сочувствием и состраданием, но примешалась также и значительная доля осуждения. И, к несчастью, осуждение было обоснованным. Рассказывают, будто государь (говоря о покойном) прямо сказал, что никогда не простит себе, что поторопился произвести его в полковники, - а затем стало известно, что командир корпуса генерал Липранди получил официальный выговор в приказе за то, что доверил столь значительную воинскую часть офицеру, которому еще недоставало необходимого опыта. Грустно, ах, как грустно. - Представить себе только, что испытал этот несчастный Андрей Карамзин, когда увидел свой отряд погубленным по собственной вине и должен был передать командование младшему чином, убедившись, что ему самому остается лишь пожертвовать жизнью, - и как в эту последнюю минуту, на клочке незнакомой земли, посреди отвратительной толпы, готовой его изрубить, в его памяти провеслась, как молния, мысль о том существовании, которое от него ускользало: жена, сестры, вся эта жизнь, столь сладостная, столь полная ласки, столь обильная привязанностями и благоденствием. - Бывают, однако, ужасные вещи на этом свете...
Но сделаем так, как делает жизнь, - перейдем к другому.
Вот уже несколько дней, как стоит великолепная погода. Что за благодать - лето, и как это решаются без него обходиться... Мне хочется думать, моя милая кисанька, что ты приехала в прошлую субботу и уже более или менее отдохнула. Отвратительная местность, отнявшая тебя у меня, вызывает во мне непреодолимую неприязнь, но раз ты там, я хочу верить, что благодаря летнему времени она несколько приукрасилась, чтобы получить хоть некоторую приятность в твоих глазах. Следственно, я не прочь отправиться туда за тобою, в комнату, освященную твоим присутствием, прошлым и теперешним, к окну, обрамляющему скромный горизонт, на котором так часто покоился твой взгляд. Одним словом, я охотно - на время - примирюсь со всем этим, если только у меня будет уверенность, что в данный момент тебе не слишком там плохо, а главное - и это основное условие - чтобы это отвратительное место рассматривалось лишь как переходная ступень, как временное пристанище, как случайное жилище, - словом, как самое что ни на есть преходящее и мимолетное. Со своей стороны я утверждаю, что в качестве дачного местопребывания Москва, летняя Москва, - лучшее, что есть в России. Должно быть, в этой местности заключается нечто родственное моей природе...
Пополуночи. Возвращаюсь домой в самом мрачном и тяжелом расположении духа. Ах, зачем тебя нет здесь... Ибо, чувствую, только твое присутствие могло бы его рассеять... Я вернулся от Виельгорских, где имел случай беседовать с сыном Виельгорского, сегодня же приехавшим из Петербурга. Все, что он мне рассказал о положении дел, все, что я вывел из его речей и рассуждений о направлении умов в министерстве, а может быть, даже и выше, - вся эта подлость, глупость, низость и нелепость,- все это возмущает душу более, чем способно выразить человеческое слово... Еще раз, зачем ты не здесь... Если бы я мог по крайней мере вызвать в своей памяти сколько-нибудь живо твой милый образ, чтобы попробовать успокоиться.
Знаешь ли ты, что мы накануне какого-то ужасного позора, одного из тех непоправимых и небывало постыдных актов, которые открывают для народов эру их окончательного упадка, что мы, одним словом, накануне капитуляции? Ты, зная меня, должна понимать, какое важное значение я придаю этим вопросам и какая часть моего существа отождествилась с известными убеждениями и верованиями, - ты одна можешь понять все, что я испытываю при одной мысли о том, что подобное несчастье совершится. Но я чувствую, что все, что я тебе говорю здесь, туманно, отрывочно, бессвязно и передает тебе лишь душевную тревогу, в которой я нахожусь. Я чувствую, наконец, что твое отсутствие тяготеет надо мною как кошмар или как приговор. - Покойной ночи. Я еще напишу тебе до отъезда. Завтра мы едем - Сушковы, Китти и я - за двадцать верст отсюда обедать у Леонида Голицына. Боюсь, что это будет гораздо более утомительно, чем развлекательно. - Но с таким чувством постоянной сердечной тоски можно ли находить какое-либо удовольствие в жизни?
Береги себя.
КОММЕНТАРИИ:
Печатается впервые на языке оригинала по автографу - РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 22. Л. 27-28 об.
Первая публикация - в русском переводе: Изд. М., 1957. с. 400-403.
1 Эрн. Ф. Тютчева возвратилась в Петербург 11 мая 1854 г. после 11 месяцев пребывания за границей. «Итак, мамá возвратилась, спокойная и ясная, восстановив свои силы - духовные и физические. <…> Помни, милая Китти, - наставляла сестру Анна в середине мая 1854 г., - что твой долг - помочь ей и поддержать ее своей любовью» (ЛН-2. С. 263).
Тютчев очень ждал жену, однако в столице она не задержалась. 31 мая она выехала в Овстуг. Незадолго до ее приезда, в начале мая 1854 г., Анна писала Екатерине: «Боюсь, что она огорчится при виде квартиры, которую приготовил для нее папá и где ей будет чрезвычайно неудобно. Надеюсь, что это побудит ее сократить свое пребывание здесь и поскорее отправиться в Овстуг. В настоящий момент это единственно разумное решение. <…> Я сделаю все, что смогу, чтобы убедить ее уехать, и надеюсь преуспеть в этом, ибо и она, и папá - оба совершенно лишены воли, и для того, чтобы принять решение, им обоим необходим толчок извне» (там же. С. 262).
2 Речь идет о гибели Андр. Н. Карамзина, который добровольно отправился на войну и был убит 16 мая 1854 г. в стычке с турками на Дунае. 3 июня А.Ф. Тютчева записывала в дневнике: «Петергоф. <…> 1 июня пришло известие, что Андрей Карамзин убит. Ему было поручено произвести разведку, и он неосторожно продвинулся за реку в болотистую местность; с ним было 1800 человек и 4 пушки. Неожиданно его окружил отряд в 3000 башибузуков под командой какого-то поляка. Несчастный Андрей защищался отчаянно, он и несколько офицеров были изрублены саблями у своих пушек, доставшихся затем врагам. Много людей погибло. <…> Тело Андрея не было найдено. <…> Андрея Карамзина обвиняют в неосторожности, и пушки, попавшие в руки врагов, первые потерянные нами во время этой войны». «Приходилось спешить, - приписывает Анна, - чтобы семья не узнала о его смерти из бюллетеня, который должен был появиться в газетах на другое утро. Великая княгиня Мария Николаевна послала Александру Толстую в город, чтобы сообщить семье об ужасном несчастии, постигшем ее. Когда она приехала, никого не было дома. Они стали возвращаться около десяти часов вечера одна за другой, веселые, без малейшего беспокойства, и бедная Александра должна была им нанести этот неожиданный удар» (Тютчева. С. 161).
И.С. Аксаков писал родителям 13-14 июня 1854 г.: «Как жаль Андрея Карамзина! Его поступление в военную службу безо всякой надобности, предпочтение, оказанное им трудам военным перед роскошными удобствами жизни вследствие искренних русских, как он понимал их по-своему, убеждений...» Андрей погиб в Валахии; по-видимому, он «совершил военную ошибку и стал причиною смерти многих, но искупил вину подвигом: сражался, пока не был изрублен» (Аксаков-2. С. 271, 583).
А.К. Карамзина тяжело перенесла смерть мужа. В ноябре А.Ф. Тютчева писала в дневнике: «В Севастополе недостаток почти во всем. Здесь делается все возможное. Усиливаем сборы денег, отправляем огромные посылки чая, сахара, белья и медикаментов. В эту деятельность вкладывает всю свою душу Аврора Карловна, вдова бедного Андрея Карамзина, и это её несколько отвлекает от её большого горя» (Тютчева. С. 185).
Диск
