Брянский край

Эрн. Ф. Тютчевой

17/29 августа 1847 г. Франкфурт-на-Майне

Francfort s/M. Ce 17/29 août 1847

  Je reçois à l’instant même ta lettre du 1/13 de ce mois de Hapsal et conformément à tes indications je t’adresse la mienne à St-Pétersbourg où, j’espère, qu’elle te trouvera déjà arrivée saine et sauve. Ton avant-dernière lettre m’a été remise par mon frère que j’ai trouvé ici, arrivé de la Vienne il y a huit jours de cela, au retour d’une excursion que j’ai faite à Ems et sur les bords du Rhin. Je suis encore sous le coup du détestable malentendu qui m’a fait manquer l’entrevue avec ton frère, chose dont je ne puis me consoler et que même à présent je ne puis me résigner à accepter comme définitive. Tu sais que j’avais écrit à ton frère de Bade le 20 juillet, et j’ai attendu une réponse à cette lettre jusqu’au 11 août à Francfort et jusqu’au 18 à Ems, après avoir donné les ordres nécessaires pour que sa lettre m’y fut transmise. N’en ayant eu de nouvelles à la date du 18 août, c’est-à-dire tout un mois après la lettre que je lui avais écrite, j’ai dû penser ou que ma lettre ne lui était pas parvenue, ou qu’il avait déjà quitté Ostende. Je me résignais donc à revenir à Francfort après avoir flâner trois ou quatre jours sur les bords du Rhin, et ce n’est qu’à mon retour ici que j’ai reçu une lettre de ton frère, toute bonne et toute aimable, mais beaucoup trop tardive et qui m’est parvenue juste à point pour irriter tous mes regrets. Peste soit des contretemps et des malentendus. Maintenant, pour avoir le dernier mot dans cette contrariété, je serais homme à aller encore d’ici à Ostende, si deux considérations ne m’arrêtaient — le manque de temps et la crainte d’un autre manque, plus essentiel encore, celui de l’argent…

  Mon frère m’a fait grand plaisir en m’apprenant qu’il t’avait remis la somme de 1500 r<oubles> ar<gent>¹, toutefois je ne regrette nullement de t’en avoir expédié d’ici. Tu ne saurais être assez hantée d’argent au moment de ta rentrée à Pétersb<ourg>. Quant à moi, j’ai encore par-devers moi 150 ducats, pour défrayer mon retour. Peut-être par surcroît de précaution me ferai-je avancer p<ar> Rotschild mes appointements des derniers mois, sauf à ne pas y toucher, si c’est possible.

  Quant à ce retour, voici l’itinéraire que j’ai adopté. Et d’abord un mot de ta voiture. Après mûr examen nous avons reconnu, mon frère et moi, que le transport de la voiture par la voie de fer jusqu’à Stettin et de là par le bateau à vapeur à Kronstadt reviendrait énormément cher (sur le chemin de fer, p<ar> ex<emple>, une voiture comme la tienne paye 1 1/2 écu de Prusse par mille d’Allemagne, sans qu’il fut permis au propriétaire de s’y placer). C’est pourquoi nous nous sommes décidés à expédier la dite voiture par la voie du Rhin, jusqu’à Rotterdam où elle sera embarquée sur un bâtiment marchand, de sorte que son transport, effectué par cette voie, reviendra tout au plus à une centaine de florins, tandis qu’il aurait coûté le triple, en emmenant la voiture avec moi. Quant à moi, je suis décidé à rentrer par Varsovie, où je trouverai une voiture du Comte Orloff² qu’il a mis à ma disposition avec toute sorte d’instance de m’en servir, de préférence à tout autre moyen de transport. L’itinéraire en question a le grand avantage de me faire faire presque la moitié du voyage par le chemin de fer, attendu que je vais le prendre à 40 lieues de Francfort et qu’il me conduit, sauf une lacune, jusqu’à Varsovie même. Cela me fait échapper aussi ici l’inconvénient d’une traversée de mer aux approches de l’équinoxe. Eh bien, que dis-tu de cet arrangement. N’est-il pas très pratique et très bien imaginé. Mais ne vas pas t’effrayer de l’idée que par cette voie je te reviendrai plutôt que tu ne le voudrais, car j’ai encore Weimar sur les bras, et Dieu sait si j’en serai quitte à moins d’une dizaine de jours. Tu as à peu près deviné le projet auquel je faisais allusion dans une de mes lettres, sauf seulement que ce n’est pas auprès de la Grande-Duchesse M<arie> est que je voudrais pouvoir placer Anna, mais aussi de sa future belle-sœur, la future G<rande>-Duchesse Constantin³, et c’est doit assurer quelque chance de succès à ce projet, par l’entremise de la Grande-Duchesse de Weimar que je me trouve dans le cas de devoir m’arrêter à Weimar plus longtemps probablement que cela ne m’amusera. J’aime à croire que dans cette circonstance au moins Clotilde cherchera un peu à utiliser pour la nièce l’affection qu’elle prétend lui porter. Je t’avoue que la réussite de cette affaire me comblerait de joie, ce serait un bien lourd fardeau qui me serait ôter de dessus le cœur, un fardeau qui m’écrase et m’irrite… plus que je ne veux le dire…

  Quand tu verras le P<rin>ce Wiasemsky, dis-lui que j’ai passé de bien bons moments avec Joukoffsky à Ems d’abord où nous avons passé six jours ensemble à lire son Odyssée et à parler de toute chose au monde, du matin au soir…

  Ce sera vraiment une grande et belle œuvre que son Odyssée et je lui ai dû d’avoir retrouver en moi la faculté assoupie depuis bien longtemps, celle de m’associer pleinement et franchement à une jouissance purement littéraire. Aussi a-t-il paru très satisfait de la sympathie que son œuvre m’a fait éprouver — et il avait raison, car c’était sympathie sans phrases⁴. J’en ai aussi beaucoup pour sa femme, une noble et douce créature, descendue tout exprès vers lui de quelque bon tableau de la vieille école allemande. J’avoue que ce genre, à la longue, m’affadirait un peu. Mais dans de certains moments j’en aime assez la paisible et candide suavité. Cela me repose de moi-même et de beaucoup d’autres…

  Hier, le 28 août, Joukoffsky et moi, nous avons dîné ensemble à l’hôtel de Russie. C’était hier le 98^ème anniversaire de la naissance d’un assez célèbre bourgeois de Francfort, de Goethe. Mais je crois vraiment que nous avons été les deux seuls individus à Francfort qui ayons eu la bonhomie de nous être rappelé cet illustre anniversaire. Aujourd’hui J<oukoffsky> est à Darmstadt où il assiste aux noces de G. Gagarine qui épouse aujourd’hui même la plus moricaude jeune personne que j’aie jamais vue⁵.

  Ici nous avons été tous ces jours-ci complètement absorbés par l’horrible tragédie du Duc de Praslin, arrivée, comme tu as pu le voir dans les journaux, à dix pas de l’hôtel que tu as habité avec ton père. Peut-être même connais-tu la maison qui a été le théâtre de cet atroce événement. J’en ai eu les nerfs agacés pendant plusieurs jours, et ce n’est que depuis hier où nous avons eu la nouvelle de la mort de ce malheureux assassin qu’ils commencent un peu à se détendre… Quel réveil que celui de cette pauvre Duchesse dans la fatale nuit du 18, sous le premier coup du stylet de son affreux mari. Eh bien, n’es-tu pas trop heureuse d’être protégée toute une pareille éventualité par 400 lieues de distance?

  Mais toutes les femmes ne sont pas aussi bien protégées comme toi, et je comprends fort bien, p<ar> ex<emple>, que notre bonne Princesse W<iasemsky> n’ait pas pu lire le récit de cette tragique aventure sans se livrer à de bien tristes préoccupations sur les chances possibles de son propre avenir.

  Adieu, en attendant, ma chatte chérie. Maintenant la prochaine lettre que je t’écrirai sera datée de Weimar. Tu es bien bonne de me recommander d’apporter des cadeaux à la Capello. Tu comprends que si j’ai de l’argent disponible il n’y aura de cadeaux achetés que pour toi seule. Si seulement quelque ami charitable voulait me dire que c’est l’objet qui pourrait te faire plaisir… Oh, il est cruel d’être aussi inepte que je le suis.

  Mon frère qui revient en ce moment de Wiesbaden te fait dire mille amitiés. Il a été très satisfait de ton accueil. Adieu. J’embrasse les enfants. Que le bon Dieu vous protège et vous conserve.

Tout à toi    

T. T.

Перевод

Франкфурт-на-Майне. 17/29 августа 1847

  Я только что получил твое письмо из Гапсаля от 1/13 сего месяца и согласно твоему указанию посылаю тебе свое в С.-Петербург, где, надеюсь, оно застанет тебя здоровой и невредимой.

  Предыдущее твое письмо было передано мне моим братом, который приехал за день до того — неделю тому назад, по возвращении моем из поездки в Эмс и по берегу Рейна.

  Я все еще нахожусь под впечатлением несносного недоразумения, благодаря которому мы разминулись с твоим братом; я безутешен и даже сейчас еще не могу свыкнуться с мыслью, что это непоправимо. Тебе известно, что я писал ему 20 июля и ждал ответа до 11 августа во Франкфурте и до 18-го в Эмсе, дав предварительно распоряжение о том, чтобы его письмо переправили мне туда. Не получив ответа до 18 августа, то есть в течение целого месяца, я подумал, что либо мое письмо до него не дошло, либо он уже выехал из Остенде. А потому я решил, побродив дня три-четыре по берегам Рейна, вернуться во Франкфурт и лишь по возвращении сюда нашел письмо твоего брата, очень милое и любезное, но крайне запоздалое и способное лишь усугубить мои сожаления. Черт бы побрал все помехи и недоразумения. Чтобы оставить за собой последнее слово в этом недоразумении, я был бы способен съездить отсюда в Остенде, если бы меня не удерживали от этого два соображения: недостаток времени и опасения за другой недостаток — еще более важный — недостаток денег… Брат мой порадовал меня сообщением, что он передал тебе 1500 рублей серебром¹. Тем не менее я нисколько не жалею, что послал тебе денег отсюда. По возвращении твоем в Петербург деньги будут не лишни. Что до меня, то я еще располагаю на обратный путь 150 дукатами. Быть может, я из предосторожности возьму у Ротшильда аванс в счет жалованья с тем, чтобы, если это окажется возможным, не тратить его.

  Да, о возвращении, вот каким путем я решил ехать. Но прежде — несколько слов о твоей карете. По зрелом размышлении, мы с братом решили, что перевозка ее по железной дороге до Штеттина, а оттуда на пароходе до Кронштадта — обойдется страшно дорого. За карету, как твоя, железная дорога, например, берет полтора прусских экю за немецкую милю, причем владельцу не разрешается помещаться в экипаже. Поэтому мы решили оную карету отправить по Рейну до Роттердама, где ее погрузят на торговое судно; таким образом, ее перевозка по воде обойдется самое большое в сотню флоринов, в то время как везти ее с собою обошлось бы втрое дороже. Что до меня, я решил ехать через Варшаву, где воспользуюсь каретой графа Орлова², которую он предоставил в мое распоряжение, всячески настаивая, чтобы я воспользовался ею предпочтительно перед всеми другими способами передвижения. Такой маршрут имеет то великое преимущество, что позволит мне почти полпути ехать по железной дороге, ибо я сяду в поезд в 40 милях от Франкфурта и он довезет меня, не считая небольшого перерыва, вплоть до самой Варшавы. К тому же это избавит меня от неприятности плыть по морю во время равноденствия. Одобряешь ли ты мое решение? Не правда ли, оно разумно и обоснованно? Но пусть не пугает тебя мысль, что этим путем я приеду к тебе раньше, чем тебе хотелось бы, ибо на руках у меня еще остался Веймар, и Бог ведает, разделаюсь ли я с ним скорее, чем в десять дней. Ты в общем угадала намерения, о которых я намекал в одном из своих писем, но только я хотел бы устроить Анну не при великой княгине Марии Николаевне, а при ее будущей невестке, будущей супруге великого князя Константина Николаевича³. Чтобы при посредстве великой герцогини Веймарской обеспечить этому плану больший успех, я и должен буду остановиться в Веймаре и, вероятно, на более длительный срок, чем мне хотелось бы. Надеюсь, что по крайней мере в этом случае Клотильда постарается проявить по отношению к своей племяннице то расположение, которое, по ее словам, она к ней питает. Признаюсь тебе, что удачное завершение этого дела было бы мне в высшей степени приятно; с моего сердца спало бы тяжелое бремя, бремя, угнетающее и тревожащее меня… больше, чем я могу это выразить…

  Когда увидишь князя Вяземского, передай ему, что я очень приятно провел время с Жуковским сначала в Эмсе, где мы прожили шесть дней, занимаясь чтением его «Одиссеи» и с утра до вечера болтая о всевозможных вещах. Его «Одиссея» будет действительно величественным и прекрасным творением, и ему я обязан тем, что вновь обрел давно уже уснувшую во мне способность полного и искреннего приобщения к чисто литературному наслаждению. Он тоже казался весьма удовлетворенным тем сочувствием, которое вызвал во мне его труд, — и он был прав, ибо сочувствие мое было искренно⁴. Мне очень нравится и его жена — благородное и нежное создание, словно сошедшее нарочно для него с какой-то славной картины старинной немецкой школы. Признаюсь, что этот тип в конце концов мог бы мне показаться несколько пресноватым, но иногда мне приятно его покойное и чистое очарование. Оно дает мне отдохновение от меня самого да и от многих других…

  Вчера, 28 августа, мы с Жуковским обедали в hôtel de Russie. В этот день исполнилось 98 лет со дня рождения довольно известного франкфуртского гражданина — Гёте, но, право, сдается мне, что во всем Франкфурте только мы одни и были достаточно простодушны, чтобы вспомнить об этой славной годовщине. Сегодня Жуковский в Дармштадте, на свадьбе Г. Гагарина, который женится на самой черномазой девушке, какую только я когда-либо видывал⁵.

  Все эти дни мы были совершенно поглощены страшной трагедией в семье герцога де Прален, разыгравшейся, как тебе вероятно уже известно из газет, в десяти шагах от дома, где ты жила с отцом. Быть может, ты даже знаешь дом, где случилось это ужасное происшествие. Оно волновало меня несколько дней, и лишь со вчерашнего дня, когда мы узнали о смерти злосчастного убийцы, нервы мои стали немного успокаиваться… Каково было пробуждение несчастной герцогини в роковую ночь 18-го числа под первым ударом кинжала ее страшного мужа!

  Неужели ты не радуешься, что тебя ограждает от подобной возможности расстояние в 400 миль? Но не все женщины так хорошо ограждены, как ты, и я отлично понимаю, что, например, наша милейшая княгиня Вяземская, читая рассказ об этом трагическом происшествии, не могла не предаться грустным мыслям о возможностях, ожидающих ее в будущем.

  А пока прости, моя милая кисанька. Следующее мое письмо будет из Веймара. Очень мило с твоей стороны, что ты напомнила мне привезти подарки госпоже Капелло. Ты ведь представляешь себе, что если у меня останутся свободные деньги — то подарки будут куплены для тебя одной. Если бы только какая-нибудь милосердная душа сказала мне, что может доставить тебе удовольствие… Ах, как ужасно быть столь нелепым, как я!

  Мой брат, только что вернувшийся из Висбадена, шлет тебе самый сердечный привет. Он остался очень доволен твоим приемом. Прости! Обнимаю детей. Благослови и храни вас Господь!

Весь твой

Ф. Т.

КОММЕНТАРИИ:

  Печатается впервые на языке оригинала по автографу — РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 18. Л. 46–49.
  Первая публикация в русском переводе — Изд. 1984. С. 138–141.

¹ О посещении Н. И. Тютчева Эрн. Ф. Тютчева сообщала П. А. Вяземскому в письме от 5 августа 1847 г.: «Ко мне, как вы знаете, приезжал мой деверь. Он пробыл у меня всего два дня, нашел Гапсаль отвратительным и взял путь на Ригу, Кенигсберг и Берлин, чтобы встретиться со своим братом и с моим — в Остенде. Вести из деревни, привезенные им, вполне удовлетворительные; доля мужа нынче приносит 5000 рублей серебром и, присовокупив к ней мой личный доход и жалованье мужа, мы получим около 12 000 рублей серебром. Это не блестяще, особенно для России, но все равно гораздо больше, чем я рассчитывала. При условии порядка и умения вести дела мы могли бы жить весьма достойно; но мне недостает не порядка, я в основном обделена умением и потому уверена, что мне в любом случае будет трудно свести концы с концами» (РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 2899. Л. 8, 9. Перевод с фр.).

² Гр. В. П. Орлов-Давыдов, знакомый Тютчева, владелец подмосковного имения Отрада. Его жене О. И. Орловой-Давыдовой Тютчев посвятил стихотворение <О. И. Орловой-Давыдовой> («Здесь, где дары судьбы освящены душой…», 1869).

³ Будущая супруга вел. кн. Константина Николаевича — с 30 августа/11 сентября 1848 г. жена вел. кн. Александра Иосифовна. Тютчев просил К. Мальтиц хлопотать за Анну перед Марией Павловной, вел. герцогиней Саксен-Веймар-Эйзенахской. По этому поводу А. Ф. Тютчева, находившаяся у Мальтицев в Веймаре, куда за ней приехал отец, записала в дневнике 27 августа/8 сентября 1847 г.: «Вчера он <Тютчев> заметил, что Клотильда не поговорила с вел. герцогиней относительно места фрейлины, которого папа́ хочет для меня добиться. Он сердился на тетку и обвинял ее в эгоизме и в равнодушии ко мне. Я не могла с ним согласиться, и он заявил мне, что я совсем ребенок и всегда подпадаю под влияние окружающих. Вечером он несомненно понял, что был не прав» (ЛН-2. С. 223).

⁴ 20 декабря 1848 г. Жуковский писал П. А. Плетневу: «Мне кажется, что моя “Одиссея” есть лучшее мое создание: ее оставляю на память обо мне отечеству. <…> Могу похвастать, что этот совестливый, долговременный и тяжелый труд совершен был с полным самоотвержением, чисто для одной прелести труда. Не с кем было поделиться своим поэтическим праздником. Один был у меня свидетель — гипсовый бюст Гомеров, величественно смотревший на меня с печи моего кабинета. Было, однако, для меня и раздолье, когда со мною жил Гоголь: он подливал в мой огонек свое свежее масло; и еще — когда я пожил в Эмсе с Хомяковым и моим милым Тютчевым: тут я сам полакомился вместе с ними своим стряпаньем» (цит. по: В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. М., 1999. С. 422).

⁵ Кн. Г. Г. Гагарин, художник, в 1859–1872 гг. вице-президент Академии художеств, женился вторым браком на С. А. Дашковой.