Брянский край

Cатира есть обвинительный акт со смешной стороны

  Тонкий, проникновенный лирик, вдумчивый историк, воскресивший в своих произведениях «земли родной минувшую судьбу», А. К. Толстой был также и своеобразным, острым и глубоким юмористом и сатириком. Все эти стороны творческого облика гармонически сочетались в нем. Так же, как в едином потоке народного творчества сочетаются лирика, эпос и сатира.
  В сатирических произведениях Толстой выражал и проводил те же идеи, что в лирических и эпических; общая у них и художественно-образная система, сложившаяся под влиянием русского фольклора и русской классической поэтической традиции, прежде всего пушкинской. Его стихотворения «Ходит Спесь, надуваючись», «У приказных ворот» близки к народным притчам и былинам-скоморошинам, другие произведения творчески развивают классические жанры русской поэзии — ироикомическую поэму («Сон Попова»), поэтическое послание, пародию, эпиграмму.
  Сатирические произведения А. К. Толстого вызывали бешеную злобу и самую настоящую ненависть тех его современников, против кого были направлены. Значит, они были остры, точны, били по действительно существовавшим порокам и недостаткам. Одним словом, как говорится, попадали не в бровь, а в глаз. Изречения знаменитого Козьмы Пруткова, одним из главных создателей которого был А. К. Толстой, «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева», другие сатирические произведения Толстого находят отклик у многих поколений. Читатель чувствует в них огромную, щемящую любовь к родной стране, к ее народу.
  Сатира А. К. Толстого — родная сестра сатире Н. В. Гоголя, в ней, как и у Гоголя, «видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы». К счастью человечества, люди способны не только слышать смех, но и чувствовать скрытую за ним боль и любовь, и отвечать сочувствием, благодарностью, любовью.
  У Толстого есть неоконченное стихотворение, как бы перекликающееся со стихотворением А. С. Пушкина «Моя родословная». В этом стихотворении Толстой отвечает тем, кто презрительно именует его «квасным патриотом», объясняет, что он подразумевает под понятием патриотизма. В стихотворении этом ключ к пониманию того, чем был движим Толстой в жизни и во имя чего он писал.
  Вот фрагменты из этого стихотворения.

Исполнен к подлости враждою,
Не хочет царских он шутов,
Ни нам завещанных ордою
Застенков, пыток и кнутов...

Да, он грустит во дни невзгоды,
Родному голосу внемля,
Что на два разные народа
Распалась русская земля.

Конца семейного разрыва,
Слиянья всех в один народ,
Всего, что в жизни русской живо.
Квасной хотел бы патриот.

  Сатира Толстого направлена против сил, мешающих, по его мнению, движению русского общества вперед: против самодержавно-бюрократической власти во всех ее проявлениях, против различных несуразностей в современной поэту действительности.
  В 1856 году Толстой написал: «Вообще вся наша администрация и общий строй — явный неприятель тому, что есть художество, — начиная с поэзии и до устройства улиц». Считая «художество» единственным смыслом своей жизни, он, таким образом, считал своим «явным неприятелем» «администрацию и общий строй».
  В поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева», блестящей, легкой, афористичной, многие строки которой стали поистине крылатыми, Толстой подвергает сатирическому осмеянию основу государственного устройства России — русское самодержавие, которое, как утверждали официальные курсы истории, являлось всегда благодетельным для народа и страны.
  Отталкиваясь от фразы из русской летописи, якобы сказанной новгородскими племенами варяжским князьям: «Земля наша велика и обилна, а наряда (порядка) в ней нет. Да пойдете княжить и володеть нами», он дает своеобразный хронологический обзор деятельности правителей России — сначала князей, затем царей — по наведению в стране порядка. Перед читателем проходят деяния государей: разбой, введение новой религии, междоусобные распри, казни подданных, введение и укрепление крепостного права, разорение царства налогами и грабежом. А вывод о результате всех этих мер один: «Порядка ж нет как нет». Заканчивается поэма выражением надежды, что вновь назначенный министром внутренних дел бывший управляющий III отделением А. Е. Тимашев «порядок водвори». Это заключение, ставящее русских монархов на одну доску с жандармским генералом, убийственно характеризует тенденцию развития русского самодержавия.
  «История», конечно, не могла быть напечатана по цензурным условиям, но широко распространялась в списках. Так же в рукописях распространялось сатирическое стихотворение Толстого «Сон Попова».
  Чиновнику Попову приснился сон, будто бы он явился поздравить министра в день его именин и вдруг с ужасом заметил, что забыл надеть штаны. Уйти было поздно, и чиновник спрятался за ширмы, так что нижняя часть его тела оказалась скрыта.
  Появился министр. В духе времени он прикидывался либералом. «Мой идеал — полнейшая свобода, — разглагольствовал он, — мне цель — народ, и я — слуга народа!» Но, обнаружив Попова без штанов, тут же отправляет его в III отделение, усмотрев в его поступке намерение «ниспровергнуть власти». Там «лазоревый полковник» потребовал у Попова назвать имена его сообщников, и тот в страхе «пошел строчить... имен невинных многие десятки».
  Либеральствующий бюрократ-министр, III отделение, провокатор-полковник, обыватель, предавший из страха друзей и знакомых, — таковы, как показывает Толстой, «столпы», на которых зиждется государство.
  Полицейский гнет, довлеющий над русской литературой, всегда вызывал у Алексея Толстого осуждение. «Убить человека дурно, — писал он, — но убить мысль, ум — хуже». Толстой неоднократно выступал в защиту преследуемых книг и писателей, не боясь навлечь на себя неудовольствие царя.
  На запрещение председателем Комитета по делам печати Михаилом Лонгиновым сочинений Дарвина он откликнулся «Посланием к М. Н. Лонгинову о дарвинисме», направленным против правительственного обскурантизма и цензуры:

С Ломоносовым наука
Положив у нас зачаток,
Проникает к нам без стука
Мимо всех твоих рогаток.
...Брось же, Миша, устрашенья,
У науки нрав не робкий,
Не заткнешь ее теченья
Ты своей дрянною пробкой.

  Сатирическое дарование Толстого ярко проявилось в создании образа Козьмы Пруткова.
  В начале 1850-х годов А. К. Толстой и его двоюродные братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы, составлявшие тесный дружеский кружок и объединенные не только родственными связями, но и общим, как пишет В. Жемчужников, настроением — веселым «с примесью сатирически-критического отношения к современным литературным явлениям и к явлениям современной жизни», слыли среди великосветских знакомых записными шутниками. Много лет спустя еще помнились их «шалости». Одна из них как бы предвосхитила сюжет чеховского рассказа «Смерть чиновника», правда, с другим концом. Современники рассказывали, что один из братьев Жемчужниковых в театре нарочно наступил на ногу какому-то высокопоставленному лицу и потом каждый приемный день ходил извиняться, пока не довел этого генерала до истерики. В другой раз один из друзей, надев флигель-адъютантский мундир, объехал всех главных архитекторов Петербурга с приказанием явиться утром в Зимний дворец ввиду того, что провалился Исаакиевский собор. И вызванные явились, хотя собственными глазами видели, что собор стоит, как стоял. Но такова уж была психология: раз приказывает начальство, значит, так оно и есть, поскольку начальству виднее.
  Самой значительной фигурой в царствование Николая I стал крупный бюрократ — педантичный и безропотный исполнитель распоряжений, циркуляров, параграфов, думающий лишь о том, что предписывает начальство, ненавидящий то, что оно приказывает ненавидеть, ограниченный, самодовольный и непоколебимо уверенный, что только он является «истинным сыном отечества» и что лишь на нем держится это «отечество».
  Бюрократы держали в руках не только государственную власть, они считали себя компетентными во всех областях и с таким же не терпящим возражения апломбом судили о литературе и науке.
  Толстой очень хорошо знал этот тип людей. Он встречал их во дворце, в гостиных, ему приходилось выслушивать их самоуверенные высказывания о литература и искусстве, поучения о смысле жизни. Николаевская бюрократия была глубоко чужда ему, он прекрасно видел многие ее недостатки, и прежде всего ее внутреннее рабство, ограниченность мысли пределами «дозволенного начальством». Эти люди чувствовали себя, как рыба в воде, в унижающих человеческое достоинство обстоятельствах, они были порождением серой шинельной бюрократии и сами становились ее источником.
  Толстой и его друзья посмеивались и издевались над литературными вкусами и пристрастиями чиновников и в шутку начали сочинять стихи, которые мог бы написать один из таких николаевских чиновников, если бы он вдруг занялся литературой.
  Так родился Козьма Прутков — «действительный статский советник, директор Пробирной палатки, кавалер и поэт». Написанные Толстым и Жемчужниковыми «произведения» Козьмы Пруткова вскоре составили довольно обширный том.
  «Мысли и афоризмы» Козьмы Пруткова — наиболее известная и популярная часть его литературного наследия. В. Жемчужников писал, что Прутков в своих афоризмах «или говорит с важностью казенные, общие места; или с энергией вламывается в открытые двери; или высказывает мысли, не только не имеющие соотношения с его эпохой и с Россией, но стоящие, так сказать, вне всякого места и времени. Будучи очень ограниченным, он дает советы мудрости».
  По различным документальным данным — свидетельствам братьев Жемчужниковых и воспоминаниям современников, можно установить, что некоторые произведения Козьмы Пруткова («Юнкер Шмидт», «Мой портрет», «Церемония погребения тела в бозе усопшего поручика и кавалера Фаддея Козьмича П.» и другие) написаны А. К. Толстым единолично, большинство же писалось коллективно, так как все написанное для сочинений Пруткова признавалось прутковским только после общего обсуждения и правки.
  Большое место в сатирических произведениях Толстого занимает сатира на «нигилистов» и «нигилизм».
  Слово «нигилист» пришло в русский язык в начале 1860-х годов из романа Тургенева «Отцы и дети». Затем на протяжении лет смысл его менялся.
  Иногда оно даже претендовало на право стать синонимом термина «революционный демократ». Но сам Толстой в понятие нигилизма вкладывал совершенно определенное содержание.
  «Нигилист», каким его изображает Толстой, — это демагог, щеголяющий громкой революционной фразой, за которой ничего, кроме пустых слов, не скрывается, человек невежественный, даже наглый.
  Совсем иначе, нежели к «нигилистам», Толстой относился к настоящим революционерам-демократам. Он уважал их взгляды, хотя их и не разделял, он уважал и самих революционных деятелей — честных людей, самоотверженных тружеников, боровшихся за освобождение страны от гнета крепостничества. Известно, как он повел себя в дни гонений на Чернышевского: он ходатайствовал за него перед царем.
  А. К. Толстой старался держаться в стороне от всех существовавших в его время партий и группировок. «Двух станов не боец, но только гость случайный», — сказал он о себе и так обосновал занятую им позицию: «Разве я пишу, чтобы понравиться какой бы то ни было партии? Я хвалю то, что считаю хорошим, и порицаю то, что считаю дурным, не справляясь, в какой что лежит перегородке, в консервативной или прогрессивной».
  На этом основании некоторые современники, а также литературоведы более поздних лет усиленно записывали Толстого в число сторонников «искусства для искусства». По глубокому же убеждению Толстого, искусство призвано играть чрезвычайно важную роль в развитии общества на его пути к прогрессу, к уничтожению «деспотизма во всех его обликах».
  Толстой отводил искусству, и прежде всего литературе, большое место в общественной жизни. Возражая против превращения художественных произведений в «практические руководства по выращиванию репы», он отрицательно относился и к утверждению, что «искусство должно быть вне общественной жизни». «Искусство для искусства, — язвительно писал он, — равняю с птичьим свистом».
  «Велика заслуга гражданина, — пишет Толстой, — который путем разумных учреждений возводит государство на более высокую степень законности и свободы. Но свобода и законность, чтобы быть прочными, — продолжает он, — должны опираться на внутреннее сознание народа, а оно зависит не от законодательных и административных мер, но от тех духовных стремлений, которые вне всяких материальных побуждений... Чувство прекрасного в большей или меньшей степени врождено всякому народу... Тот народ, в котором это развито сильно и полно, в котором оно составляет потребность жизни, тот народ не может не иметь вместе с ним и чувства законности и свободы... Художественность в народе не только не мешает его гражданственности, но служит ей лучшим союзником. Эти два чувства должны жить рука об руку и помочь одно другому. Их можно сравнить с двумя колоннами храма или с двумя колесами, на которых движется государственная колесница».
  Сатира А. К. Толстого является именно таким произведением искусства — верным правде современности, какой бы горькой и неприглядной она ни была, и устремленным вперед, полным надежды и уверенности в окончательном торжестве добра.