ДЯТЬКОВСКИЙ РАЙОН
АМЕРИКА В РОССИИ. В.И. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО, 1882 ГОД
Любохна.
Мы едем по старому шоссе. С холма на холм перебрасывается оно, то забегая в леса, то раскидываясь по зеленеющим уже после вчерашнего теплого дождя полям. Весь этот весенний пейзаж еще красивее кажется в утренней дымке. Деревья после ночного сна точно расправляют свои ветви в прохладном воздухе. Направо и налево из лощин навстречу нам выбегают любопытные, опушенные садиками, деревни. Ранний дымок курится изо всех труб; где-то неистово орут деревенские фальцеты - петухи, забирая такие ноты, что любой итальянский певец побледнел бы от зависти. Мы то и дело перегоняем артели рабочих, пробирающихся после долгих праздников на заводы. Вон деревенька всползла на самое темя холма. Взъехав туда, мы и впереди и позади видим пригорки за пригорками; одни едва мерещатся, другие мягко круглятся под нашими ногами. В тонких берегах по лощинам капризно извиваются выбежавшие из лесу речонки. Темно-зеленым бархатом стелются озими; еще темнее кажутся они потому, что первые ростки поднялись из черных комьев еще сырой земли. Ранние цветы кое-где уже подняли по лугам свои голубые головки. Овсянки и жаворонки празднуют возврат весны на тихих полях этого трудового края. Вон, вдали, показалась масса изб и кирпичных домов. В утреннем тумане еще воздушнее кажется красивая белая церковь, с честью занявшая бы место в любом губернском городе. Здесь, впрочем, все таковы. Дятьковская, людиновская, радицкая церкви еще изящнее и богаче. По мере того, как мы подъезжаем к Любохне, солнце разгорается все ярче и ярче, туман уносится в голубой простор недосягаемого неба. Теперь даже петухи, оравшие во всю дорогу, успокоились. Тишина охватила окрестности...
Когда-то здесь стоял большой сахарный завод, но производство оказалось столь невыгодным, что его пришлось закрыть. С заметною переменой климата свекловица здесь перестала выспевать, а привозить ее издали невозможно. Когда сахар перестали варить, местное крестьянство осталось было без работы. Его тотчас же заняли на водочном заводе, ещё и до сих пор действующем, и на других, о которых мы скажем ниже. Первый сахарный завод в России был выстроен отцом нынешнего Мальцова в Любохне, в одно и то же время с Наполеоном, вводившим это производство во Франции. В Киеве поставлен памятник Бобринскому, как основателю этого дела, тогда как Бобринский приезжал сюда учиться ему у Ивана Акинфеевича Мальцова. Мальцов же уговорил его купить для этого имение в Смеле, на юге. В Москве для мальчиков-воспитанников Иван Акинфеевич нарочно выстроил маленький сахарный завод, чтоб они приучались к делу. Здание прежнего сахарного завода в Любохне не пропадет даром. В 1882 году еще здесь будет открыта громадная бумажная фабрика. Мы проходим в это помещение мимо колоссальных бочек. Прежде в них хранилось выделывавшееся здесь шампанское, теперь - водка. Оставив их за собою, мы входим в полировальню. Большие каменные точила, приводимые в движение водяным колесом, быстро вращаются в сумраке этой мастерской. Словно они хотят наперегонки перещеголять одно другое. Массы утюгов, доставленных с чугунолитейных заводов, сложены около. Привезенные вчерне, отсюда они выходят отполированными и отделанными совсем. Пар стоит в воздухе, вода грохочет внизу, точно злится на колеса, что поднимают ее вверх, разбрасывая под потолком на мириады брызг. Со злобным шипением сбегает она с ободка колеса, чтобы сейчас же опять быть захваченной вверх. В этой мастерской за обточкой и полировкой утюгов работает до 30 человек народа, приготовляющего в год до 10000 пудов.
Вот, наконец, и самый бывший сахарный завод. Запустение пока полное. Встревоженные голуби, когда мы взошли сюда, сорвались с мест и забились в уцелевшие стёкла окон. Везде балки, руины, кучи мусора, остатки кирпичной кладки. Еще цела громадная камера, где когда-то варился рафинад, отпускавшийся отсюда ежегодно в количестве 100 000 пудов; около была белильня. Два громадных пузатых говардовских аппарата для варки в одном - свекловичного сока, в другом - патоки еще торчат на своих местах, сиротливо поглядывая на окружающие их развалины. Солнце весело играет на их меди, лучи скользят и в темные углы, где лежат всё те же балясины, остатки полов и закрепы. Здание когда-то было выведено в четыре этажа; теперь все это рухнуло, уцелели одни стены. Когда-то на месте этого завода стояла домна, принадлежавшая Голынским. Вырубив свои леса, Голынские принялись за леса окрестных владельцев. Единственным памятником хозяйства Голынских оказываются безлесые пространства вокруг Любохны.
Я всегда с сожалением смотрю на закрытые фабрики, остановившиеся заводы, на опустошенные имения, упразднившиеся мастерские, где когда-то кипел труд, а теперь только пауки по углам плетут свою паутину, да птица ищет прибежища от непогоды. Пусть солнце ложится сюда широкими просветами сквозь зияющие окна, пусть под прогнившими балками крыши воркуют голуби, - потрескавшиеся стены, обвалившаяся штукатурка, плесень, затянувшая углы, какие-то белые грибы, выросшие внизу в вечном сумраке подвалов - всё говорит душе, что здесь давно не бывала нога человека.
Скоро на месте этой мерзости запустения закипит вечная суета неугомонного труда, из высоких труб завода повалит дым, застучат и запыхтят паровики, задвигаются колёса и приводы, и сиротливый теперь Говардов аппарат опять найдёт себе какое-нибудь дело... Тогда, разумеется, эта воскресшая развалина не будет производить такого тяжелого впечатления...
Недалеко отсюда - пивоварня. В ней орудует немец, на жалованьи у Мальцова. За год он здесь приготовляет 20000 ведер пива превосходного вкуса и без всяких вредных примесей. Работают здесь 25 человек мужчин и женщин. Вознаграждение получают они: мастера от 15 до 18 рублей в месяц, чернорабочие от 9 до 15 рублей, женщины до 6 рублей. Мы с наслаждением выпили по стакану здешнего пива и уже после того отправились на шлюзы, устроенные около.
Разлив Болвы здесь был особенно красив. Льдом недавно разбило мост; пока построится прочный новый, был проведен для железной дороги временный. Сообщение, таким образом, не останавливалось ни на один день. Глухой шум и точно какие-то пушечные удары, только далекие, доносились к нам из сараев, стоявших около. Мы пошли туда. Кучи рабочих и баб возились в лесопильне, мельнице и глиномочильне. В пильне мы нашли двенадцать человек; все они на задельной плате. С каждого кряжа в двенадцать вершков в диаметре им выдается по 20 копеек. В остальных заведениях работали и бабы. Машинист получал там по 70 копеек в день, рабочие – по 40 копеек, женщины - по 20 копеек. И девочки - по 15 копеек. Отсюда открываются дивные дали. В водополье, недвижное как зеркало, входят мысы, поросшие кустами и еще сквозными пока рощицами. Далеко, далеко отступил лес; из-за смутной синей каймы его едва мерещится какая-то церковь... Крест ее то блеснет как звездочка, то потухнет опять. Около нас, у самого шлюза, кипит суетливый труд. Десятки труб дымятся над спокойною гладью разлива и неугомонною, пенящеюся от злости, водою шлюза. Новые дома строятся тут; слышатся удары топоров, стук молотов и обрывки песен. Рабочие таскают бревна, сгибаясь под их тяжестью. У нового моста, словно муравьи, суетятся они, облепив его отовсюду. Слышится чейто окрик... А тут же, только немного в стороне, мирное небо, с которого веет благоговейною тишиной, опрокинулось в воду, смотрится в нее... По самой середине воды остановилась, точно заснула, маленькая лодочка, и какой-то седой старик замер в ней с удочкою в руках... Когда я пошел прочь от мастерских и пильни, когда шум их мало-помалу замер, - до меня из затонов и заводей донесся гомон всякой веселой дичи, слетевшейся сюда на весенний пир, празднующий воскрешение природы. Низко-низко пронесся коршун, раскинув свои широкие, серые, кажущиеся неподвижными крылья, - пронесся и точно канул в какую-то болотину... Не прошло и несколько мгновений, как он быстро всплыл в выси, крепко держа в острых когтях своих какую-то малую пташку.
- Ишь подлый! - замечает около меня сумрачный крестьянин.
- Охотник тоже!
- Какой он охотник!.. Он точно вор... Что ему птаха сделала?
- Тоже есть хочет. И человек человека, тоже бывает, клювом по затылку - цоп! - и готово...
Где-то послышался глухой выстрел. Из далекой заводи тучей поднялась дичь и полетела мимо нас дальше. Вот другой выстрел гремит им в дорогу... А день становится всё жарче и жарче. Мимо фаянсовой фабрики мы прошли назад. Вот заведение для выделки черепицы из превосходной здешней глины; доставка ее, благодаря железной дороге, обходится по копейке за пуд. Пока дело в начале, здесь приготовляется 5000 штук черепицы в неделю, но несомненно, что оно разовьется еще шире.
Я пошел в самое село.
Чистые, красивые дома... Тихо струится небольшое озерко. У берега плещет шаловливая рыбка. Я сел около. Мелкий нарост ее поднялся тут же к ногам нашим и повис в воде... Смотрит на меня глупыми глазами. Солнце сквозь прозрачную влагу золотит их зеленые спинки. Потянуло ветром, и по спокойной глади только пыль пробежала... Вся она подернулась легкой зыбью...
- Чудесная погода будет сегодня! - слышится позади.
Оглядываюсь.
- Почему вы думаете?
- А на телеграфные проволоки посмотрите.
Ну, так что ж?
- Ишь, рябочки на них насели. Это примета верная.
