Брянский край

В ТОМ МОЕМ СЕЛЕ. ВОСПОМИНАНИЯ Н. ГРИБАЧЕВА

  Село наше Лопушь стоит на стоверстной трассе Брянск – Трубчевск. Под Брянском, когда-то проживая некоторое время в Свенском монастыре, накануне Полтавской битвы Петр 1 строил разные мелкие суда - до моря далеко, пользы мало, но страсть эта ездила с ним повсюду. В Трубчевске стоит памятник зачинателю поэзии российской Бояну, имя которого упоминается в "Слове о полку Игореве". Историки установили, а филологи, изучая древние речения, подтвердили, что был он из наших мест. Значит, много у нас пластов истории и всякой старины. И еще, о быстролетности событий и перемен, получается, что вроде недавнее почему-то кажется ближе к древности, чем к нынешнему.
  Село и прежде считалось большим, а в последние десятилетия все расстраивалось и расстраивалось, вытянулось теперь на пять километров, да еще в иных местах, где лога не мешают, в два и три порядка. Названия улиц введены, номера на домах - трудно стало почтальонам разбираться.
  Когда приезжаешь теперь сюда и оглядываешься - ну, что особенного? Обыкновенно все, привычно. Дома под шифером, приусадебные участки, на которых много садов, в штакетнике. Водопроводные колонки. Средняя школа - в Москве поставь, к лицу будет, вокруг густая роща - часть лип довоенных, но их мало, высоко поднялась и шумит новая посадка от большака до реки. Это добровольно потрудились учителя и ученики лет пятнадцать назад. Напротив школы клуб - современен, просторен. Улица постоянно шумна - мельтешат грузовики, легковушки, автобусы, гоняют ребятишки на велосипедах. В тихие зимние сумерки стены домов звучат человеческими голосами и музыкой, радио и телевидение работают. Нормально.
  А перед сном попытаешься представить, каким было село лет шестьдесят назад, и ... какая-то странная, несообразная картина. Может, включаешь память, эту свою машину времени, а она плохо отрегулирована, заносит во тьму веков? Видишь - по улице несусветная пыль, в которой копаются куры, или непролазная грязь с разводами луж, мычанье телят и хрюканье свиней. Покосившиеся хаты с маленькими окнами - шибки кое-где побиты, по недостатку стекла заткнуты тряпками, - крыши под сопревшей соломой в зеленых натеках мха. Зипуны, лапти, в хатах коптилки, а иногда по недостатку керосина и лучину жгут. Школа - одна большая комната в старом доме, все три класса вместе.
  Мужики, за редким исключением, сплошь неграмотны, женщины и вовсе поголовно, кино видели три или четыре человека, которые ездили в город. Паровоз известен, на рубеже века прошла неподалеку железная дорога, из других машин - велосипед, на котором изредка проезжает станционный служащий. Что есть большие города, другие края, мир - знают, конечно, только по слухам. И тем больше ценятся гармонисты, песенники, рассказчики, мастера всяких выдумок. Они скрашивают досуг, будят воображение, тормошат мысль. Над ними иногда посмеиваются. Эка, завиральня-то! - но ценят и поощряют.
  На мою память того времени выпало малость. С начала двадцатых годов - а до этого преломили жизнь революция и раздел помещичьей земли - начались и другие перемены - в образовании, человеческих отношениях, быте, культуре. Они, что ни год, нарастали, убыстряясь, продолжаются поныне, есть в них и чистые глубины, и пена, как в многоводной реке, но главное в том, что изначальное прошлое настолько несопоставимо с нынешним, что, кажется, не подберешь и названия, чем кажется - сном, вымыслом, придумкой? Выступал я в нашей сельской школе, рассказал немного о тех далеких временах, глядел на ребят - им, чувствую, захватывающе интересно, но не на уровне реальности, а занятной сказки-побаски. Три класса в одной комнате, сами чернила делали из бузины и свеклы? - Ага, джинн Хоттабыч тоже в бутылке помещался, тогда бывали чудеса ... После спрашивал у одного мальчика из младших классов: Кто такой царь? Ответ: Наверное, руководитель какой-то. А барин? - Лодырь. Сам работать не хочет, а других заставляет.
  Что тут прибавить? Век другой, мир другой. Переехали.
  А мне иногда вспоминаются люди тех давних лет на самой грани переезда - живописнейший народ! Таким был и Астах - один из наших соседей. Беден, невезуч, перебивался с хлеба на воду, растил пять или шесть ребятишек, носивших по три года одну холщовую рубашку - тощие шеи, впалые животы. Несколько лет спустя после войны звонил мне один из них. В армии, полковник. Горазд был на придумки Астах, фантазировал, сочинительствовал - по неграмотности только словесно, - как воду лил. А скажи ему тогда про сына-полковника, хмыкнул бы: аль не все дома?
  Вот и получается как-то так, что из нашего нынешнего прошлое порой кажется выдумкой, легендой, а из того прошлого наше нынешнее - фантазией. Ну, в самом деле, от лаптей в космос при жизни одного поколения - не согласуется, вроде, не стыкуется. Появилась в беге времен и смене событий некая неизвестная ранее сила, деяния которой очевидны и разумом объяснимы, а сполна в пределах ума и чувства все не укладывается. Веришь, факты - вот они, но, как подумать, неожиданно как-то, чересчур быстро, глазами углядеть не поспеваешь, в мыслях уложить в полной серьезности.
  Был я в селе, в досужные часы размышлял об этом. К случаю, вспомнил Астаха и решил записать некоторые истории. Не какой-то практической пользы ради, для души, как говорится, - ей, слыхал, когда попьет из истока, здоровья прибавляется, Между прочим, иногда думается - не будь там, в давнем прошлом, игры воображения, того же сочинительства песен и частушек для гармонистов, не написал бы я ни этих строк, ни вообще каких-либо других...
  Был в селе один запивошка. Называли его не собственным именем, а Картапоном. По той причине, что в подвыпитии любил он бродить по улицам и петь песню, состоявшую всего из одной строки - Савка, Гаврик, Картапон. Савка и Гаврик - тут все понятно, а Картапон неведомо что, потому и прилепилось. На свое пить Каргапону - где его взять? Прикладывался на чужое - ходил по хатам, рассказывал пожилым да престарелым бабам страхолюдные истории, которые будто бы приключились с ним. Такого наплетет, что и сам носом подхлюпывает. Верили, конечно, не очень, но, разжалобившись, и подносили порой стаканчик самогонного варева.
  Картапон не любил Астаха - может, по ревности к россказням, - посмеивался над ним, обзывал балабоном, что означало жестяной с дребезжащим звуком колокольчик, который вешали на шею коровам. Астах не оставался в долгу, тоже подкалывал всяко, а однажды придумал историю:
  - Надысь вышло, два дня тому... В один заход Картапон у шести старух слезами пороги осклизил, говорил - помрет скоро, через печенку, дескать, трещина прошла у него. Напоследок гуляет. Ну, налакался, песню свою по селу сыграл да, как чурка, спать завалился. Утром встал, глаза как золой засыпаны, соображения никакого. На опохмелку стал собираться, шапку на ногу надел, а лапоть на голову прилаживать стал. Он его так, он сяк - не лезет. Осерчал до помрачения да как шмякает об печку. А печка обиделась и возговорила: Эх, Картапон, Картапон, на меня-то чего вскипятился? Оно, конечно, у тебя что в ноге, что в голове ума одинаково, выходит, шапке и лаптю честь равна, так меня в свои дела для чего путать?
  - Завираешься, Астах, - прерывали его на этом месте. - Все же голова командует ногами, а не навыворот. И чтобы печка говорила - тоже оно не тово...
  - Этта верно, - соглашались мужики.
  - Я и говорю, - удовлетворился Астах, не без тревоги подумывая о том, какой побаской даст ему сдачи Картапон...
  В рождественские дни ходил по селу священник с христославием, наскоро и невнятно творил в хатах молитву, кропил святой водой и получал даяние от каждого по достатку его. Прибыток от того был ему невелик, но в домах побогаче старались по традиции поднести рюмочку. Священник лет был ветхих, но нрава покладистого, от рюмочек часто отказаться не умел, так спустя некоторое время впадал в рассеяние мысли.
  Наверное, по такому случаю однажды обошел он хату Астаха. Бывало, что и прежде сбивался так-то со счета, и ничего, входили в понятие, но Астаха стали задирать:
  - Видал? В нехристи отписали тебя. Гляди, козлиные рожки станут расти.
  Астах знал, что на подкусы обижаться - подкусы плодить. И потому придумал для отвода историю:
  - А рига? - спрашивал.
  - Чего - рига?
  - Того самого...
  По лету во время грозы в ригу Астаха ударила молния. И хотя дождь лил как из ведра, сгорела так скоро, что и народ сбежаться не успел. Пых – и одни мокрые головешки. Хорошо, хлеб с поля не успел весь свезти, а то хоть в побирушки подаваться. Теперь, подразнив любопытство, изъяснял:
  - Батюшке я пожаловался - вот, мол, с неба напасть. Так он говорит – за грехи, дескать. Я ему - это вы, батюшка, не за ту вожжу тянете, нет за мной большого греха. Маленьких, может, с горсть наберется, так они на такое дело никак не тянут. Вот Семена Кваскова взять, он мерку-то зерна даст на посев, еще и с недосыпкой, осенью же две с верхом дерет. За жадность там, на небесах, ему наказание и вышло, да прицелом-то ошиблись, вместо него в меня пульнули. Оно, говорю, оттуда, с неба, плохо видать, да еще тучи гуртуются, так что, хоть бы и меня туда посадить, тоже обмишулиться мог бы. Но вы, батюшка, тут от небесной власти поставлены, стало быть, должны помогать, точное место указывать. Чтобы и благодати ниспослание, и кара куда надо попадали. А как промашка вышла, так за ригу-то мне и воздайте, свой же убыток с Семена Кваскова востребуйте ...
  - Ну-ну? - поторапливали Астаха.
  - И что он, батюшка-то?
  Астах вздыхал:
  - Отнекался... С прицелом, говорит, оплошали, тут чего уж, только денег для расплаты у церкви нету, хоть сам у старосты спроси. А Семена Кваскова и с неба лучше не зацеплять, своего не выпустит, от чужого отполовинит!..
  Вот и не заходит теперь ко мне батюшка, оплошку свою вспомнит – совесть глаза застит и ноги вяжет.
  - Гляди, услышит твои россказни Квасков - прищемит.
  - Ему тоже говорил. Зубы скалит: "Моей вины нет, за чужую не ответчик. Так что на моей холке прокатиться не ладнайся, свою случаем не подставь". Вот оно как по правде-то.
  По той поре, когда комсомольская организация при станции начинала антирелигиозную пропаганду, кто-то сказал Астаху на базаре - а базар тоже при станции неподалеку от комсомольского клубика, - что человек произошел от обезьяны. Астах тогда смолчал, очень уж удивительно было, а потом рассказывал мужикам около парома:
  - Малый тот шустряк, по глазам видать - книголюб, дак тут еще в своей голове варить надо. Оно понятно все на перемену пошло, может скоро на облаках рожь сеять будем, только, если в уши чего насылают, провей сперва... Ну, пять ден по селу клыпал, приглядывался - сбрехал, босота, хоть малых взять, хоть старых, нет у нас никого от обезьяньей породы. От людской все. А потом прояснело в голове - это ж оно про валуйских!
  Валуи - глухая деревня в Заречье, верстах в трех, там пески да леса. И народ волосом темный, нравом боязливый, наши над валуйскими всегда посмеивались. И что лапти они плетут навыворот, от носка к пятке, и что, ножниц не имея, бороды раз в году лучинками подпаливают, оттого волосней зарастают до ушей.
  - Это чего ж про валуйских - подсунули Астаху спрос для подгона мысли. - То же и у них руки-ноги имеются.
  - Так по обличью они, малость, хоть бы и с нами схожи, а балакают как? Мы говорим - царь, а они - чярь, мы говорим - чай, а они - цай, Что ни возьми, все скособочат. После этого и примерь - отчего так? Оттого ... Опять же богу всей деревней жалобу писали.
  - Какую такую жалобу?
  - На барина своего. Не так чтоб и давно было, у всех на памяти. Он, барин, так их обмежевал, что куда скотина ни пойди, все на его поле оказывается. Ну, ее тоже заарестовывают, а чтоб назад получить - выкуп гони. Посоветовались они с одним человеком из волости, может, чарю жалобу послать? Это можно, - сказал тот человек, - да вдруг царь обидится, казаков пришлет? Всыплют плетками, чтобы попусту не беспокоили. Вы для верности прямо богу пишите - только с попом присоветуйтесь. У них, у валуйских, своей церкви нет, в Сосновку на дрогах заскрипели. Говорят попу - так и так, вот у нас какое дело. А попу, как тут выворачиваться? Пекумекал да и говорит - вы, говорит, пишите, бог милостив, только писанину вашу сами на колокольню и отнесите, там к небу поближе. Наняли они писаря при базаре, настрочил он им жалобу, аж на трояк с четвертаком, тем же вечером ее на колокольню и вознесли. Год ждут, два - нету никакого знаку. Они опять к попу - дескать, когда же им решение выйдет? А он им: Я, миряне, сам под богом хожу, негоже мне от него ответа востребовать. Опять же, дел у него много, миром правит, звездами, луной то ж ею. Ваши Валуи, если оттуда глядеть, меньше макового зерна. Ждите, стало быть, добывайте в поте лица, грешите поменьше - авось, и выйдет чего. Вот и ждали. По-обезьяньи и выходило, без соображения. Хорошо революция помещика сковырнула, а то сколько бы еще маялись.
  - А ты, Астах, сам обезьяну видел?
  - Видел.
  - Где?
  - В овине придремал - там и явилась.
  - Какая же она с облика-то?
  - Долго рассказывать, а мне домой пора. Сам погляди.
  Рассказал кто-то из шерстобитов Астаху сказку про три желания. Шерстобиты - люди вольные, ходят в предзимье из деревни в деревню, из хаты в хату, много чего знают. Астах же через некоторое время все на Ваську Круглова перевел, благо тот по добродушности своей на задирки не серчал.
  - Вот приходит, значит, мужичок тот, который все сполнять умеет, к Ваське, говорит: Загадывай, Василий, три раза про что хочешь, все как есть сделается. Думал Васька, думал, аж скотине корма задать позабыл, да и ляпнул: Хочу четверть водки и пуд сала. Ладно, - сказал мужичок, - представлю в натуральном виде. А по второму разу чего? По второму разу, - говорит Васька, - еще четверть водки и пуд сала. Гулять буду! Тогда давай по третьему, - сказывает мужичок. - Может, царем хочешь быть? Своего-то вы скинули, да я тебя в другом царстве-государстве устрою, это мне раз плюнуть! Опять поскреб Васька в затылке, все же на троне посидеть завлекательно, однако поопасался. Не-е, - говорит, - в цари неохота. Да и скинут опять же, на лестнице приступки боками считать доведется, ну ее к черту! И в чужие края подаваться боязно, дома и солома едома, а там неизвестно. Я лучше тут крестьянствовать буду, вон и земля от помещиков нам отошла. Так что давай ты мне и по третьему разу четверть водки да пуд сала. Вот еще хлеба печеного подбавил бы, а то на своем до новины эвон как далеко тянуть. Ну, видит мужичок, что на охламона попал, не стал дальше и связываться, шиш под нос Ваське сунул да за дверь. Как не было.
  - А тебе доведись, - поддразнивали мужики, - ты чего бы возжелал?
  - Примерил и на себя, - признавался Астах. - Сперва подумал – сапоги попрошу. Потом раскумекал – валенки у меня еще ничего, кожей подошью и еще зимы две прохожу . Летом же сапoги без надобности, нога в них преет. Так по первости выдал бы он мне лампу десятилейку с запасным пузырьком, от коптилки сажа в носу и глаз мутнеет. По второму доставил бы он мне большую книгу про все на свете, да сама бы она читалась на слух, лежал бы я на печке и узнавал бы чего ни возьми. А по третьему - сделался бы колодец около моей хаты. Мы-то сами знаете на десять сажен землю проколупали, глины сколько выволокли, вода же не сочит. Из речки на горку ее, черта, таскать совсем неспособно: девки носят - под коромыслом горбятся, зимой в бочках возим - кони на взлобке от натуги припадают, зубы об лед бьют. Так сделался бы колодец - вон как любо-дорого, и водичка вот она, и люди около хаты толкутся, мне жить веселее. Дак не пришел тот мужичок ко мне, к Ваське поперся. Тоже, должно быть, приошибся или кто указал неправильно ...
  - А как тебя царем сделать в каком другом краю?
  - Мелешь тоже! – отмахивался Астах. - Раз уж зачалась она, революция, так с царства в любом месте кувыркнешься. На крестьянство-то, при земле место потверже - куда с нее скинешь? Ты не знаешь, я не знаю, никто не знает.