Брянский край

"В разлуке есть высокое значенье…"

В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби — хоть день один, хоть век…
Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,
       И рано ль, поздно ль пробужденье —
А должен наконец проснуться человек…

Другие редакции и варианты

4  И рано ль, поздно ль будет пробужденье.

Материалы. С. 54; Изд. Маркса. C. 154.

КОММЕНТАРИИ:

  Автограф — РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 19, в письме к Эрн. Ф. Тютчевой от 6 августа 1851 г.
  Списки — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 64; РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 162. Л. 10.
  Первая публикация — Изд. 1900. С. 190. Вошло в Изд. Маркса. С. 154.
  Датируется 6 августа 1851 г.
  Печатается по автографу.
  Автограф занимает последнюю страницу письма на фр. яз. Первая страница письма аккуратна, без помарок, далее почерк становится крупнее, размашистее, чернила — ярче, встречаются исправления, зачеркивания. Автограф стихотворения можно считать черновым. В конце 4-й строки многоточие исправлено на тире. В синтаксическом оформлении текста последнему отдается предпочтение (стоит в конце строк: 1-й, 4-й, середине 2-й — после «как ни люби», 3-й — «любовь есть сон — а сон, одно мгновенье —»).
  В Изд. 1900 отсутствуют тире (за исключением нововведенного в 3-й строке «а сон — одно мгновенье»), многоточия; они заменяются запятыми и точкой в конце стихотворения. Лексических изменений немного. Так, Р. Ф. Брандт высказал предположение, что 4-я строка должна читаться: «И рано ль, поздно ль будет пробужденье» (Материалы. С. 54). Мысль о возможном пропуске слова была поддержана Изд. Маркса. СН возвращается к тютчевскому написанию текста. В синтаксическом оформлении выбран компромиссный вариант: тире заменены запятыми в соответствии с существующими нормами, но остаются тютчевские многоточия в конце 2-й и 5-й строк.
  Тексту стихотворения предшествует описание породившего его душевного состояния: «…Чувствую, что письма мои самые пошло-грустные. Они ничего не сообщают и несколько напоминают покрытые мелом оконные стекла, сквозь которые ничего не видать и которые существуют лишь для того, чтобы свидетельствовать об отъезде и отсутствии. Вот в чем несчастье быть до такой степени безличным… Это-то и не дает мне возможности относиться к самому себе настолько серьезно, чтобы интересоваться мелочами своего существования, коль скоро твое ему не сопутствует. А потому единственное мало-мальски сильное чувство, которое я испытываю, — это чувство глухого возмущения перед тем, что — покинутый тобою — я не могу в свою очередь покинуть самого себя…

    В разлуке есть высокое значенье…

  Вот, моя милая кисанька, плохие вирши, выражающие нечто еще того хуже» (Изд. 1984. Т. 2. С. 169).
  Мотив разлуки, едва намеченный в стих. «Так здесь-то суждено нам было…» (1837), получает развитие в лирике 1850–1860 гг.: «В разлуке есть высокое значенье…» (1851), «Увы, что нашего незнанья…» (1854), «Как нас ни угнетай разлука…» (1869). В эпистолярном творчестве мотив вырастает в большую тему, развиваемую на протяжении десятилетий (с 1837 г. по 1870-е гг.). Особенно остро ощущение разлуки передано в письмах поэта Эрнестине Федоровне. «Я, несомненно, менее чем кто-либо создан для разлуки. Ибо для меня разлука — как бы сознающее само себя небытие», — писал Тютчев жене из Варшавы 23 июня 1843 г. (Изд. 1984. Т. 2. С. 80).
  Понятие «разлука» соотнесено с основными онтологическими категориями тютчевского мира (любовь, жизнь, сон, смерть, время, пространство, одиночество, понимание).
  «…Для меня решительно нет ничего более мучительного, ничего, что глубже противоречило бы моей природе, чем химеры разлуки, — писал Тютчев. — Это — ежеминутное разочарование, лишение, досада. Всякий раз ты как бы заставляешь меня подвергаться ампутации. <…> Однако нелепо быть до такой степени зависимым от чего-то, что вне нас, и настолько вне нас, что может даже оказаться отделенным расстоянием в несколько тысяч верст. Да, это нелепо, унизительно и, главное, неудобно» (С.-Петербург. 21 мая 1855 г. // Изд. 1984. Т. 2. С. 229).
  Эпистолярный контекст проясняет «высокое значенье» разлуки, о котором идет речь в стихотворении. Оно «равнозначно «высокому значению» смерти», так как «отсутствующее не может восприниматься как реальное» (Лотман Ю. М. Поэтический мир Тютчева (1983) // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 569). Исследователь рассматривает стихотворение в ряду тех, где утверждается «превосходство небытия над бытием» («Обвеян вещею дремотой…» (1850), «Близнецы» (1850–1851) и др.). Особенно остро это «превосходство» Тютчев ощутил после смерти Е. А. Денисьевой (1864 г.). Разлука с любимой породила сумеречное мироощущение и способствовала угасанию жизни поэта (А. М.).