Брянский край

"Тени сизые смесились…"

Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул —
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул…
Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном…
Час тоски невыразимой!..
Всё во мне, и я во всем!..

Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,
Тихий, томный, благовонный,
Все залей и утиши —
Чувства мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!

Другие редакции и варианты

5-6 Лишь мотыль снует незримый
   Слепо в воздухе ночном…

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 1 об.

КОММЕНТАРИИ:

  Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 1 об.
  Первая публикация — РА. 1879. Вып. 5. С. 125; тогда же — ННС. С. 15. Затем — Изд. СПб., 1886. С. 61; Изд. 1900. С. 29.
  Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 250.
  Написано на обороте листа, на котором — «Восток светлел — ладья катилась…», на втором листе — «Какое дикое ущелье!..», затем — «С поляны коршун поднялся…»; таков контекст автографов стихотворения. Правка внесена поэтом в 5-ю и 6-ю строки: «Лишь мотыль снует незримый / Слепо в воздухе ночном…»; сверху, частично на полях и над стихотворными строчками написан мелким почерком новый вариант двух строк: «Мотылька полет незримый / Слышен в воздухе ночном…». Строфы отделены друг от друга чертой. В синтаксическом оформлении преобладают многоточия, а также восклицательные знаки с многоточиями. Они обозначили открытость, незавершенность эстетической эмоции, постоянные остановки от переполненности плохо поддающимися выражению чувствами; получается как бы переключение индивидуальной духовности в большой и бескрайний внеличностный мир, скрытого, не выраженного в словах, но подразумеваемого влечения к нему.
  Печаталось везде под названием «Сумерки». Основное отличие оформления текста состояло в том, что от издания к изданию приглушался эмоциональный подъем автора, его восклицания постепенно превращались в утверждения. В РА строки 7, 8, 14-я заканчивались восклицательными знаками, в ННС остались лишь два восклицания (в 7-й и 8-й строках), также и в Изд. СПб., 1886, а в Изд. 1900 — один восклицательный знак, лишь в 7-й строке. В Лирике I воспроизведен интонационный рисунок стихотворения.
  Датируется 1830-ми гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.
  У Л.Н. Толстого это стихотворение было одним из самых любимых. Он отметил его буквой «Т!» (Тютчев) (ТЕ. С. 145). А.Б. Гольденвейзер рассказывает и по памяти цитирует (см. дневн. запись 7 декабря 1899 г.) писателя: «На столике у него лежал том Тютчева… Заговорили о Тютчеве. На днях Льву Николаевичу попалось в «Новом времени» его стихотворение «Сумерки». Он достал по этому поводу их все и читал больной. Лев Николаевич сказал мне: «Я всегда говорю, что произведение искусства или так хорошо, что меры для определения его достоинств нет — это истинное искусство. Или же оно совсем скверно. Вот я счастлив, что нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Постойте, я вам сейчас его скажу…». Лев Николаевич прочел тютчевское «Сумерки» тихим, прерывающимся голосом, почти шепотом, задыхаясь и обливаясь слезами. Он менее всего «декламировал», но и не произносил стихи как прозу; чтение было мерным, и ритм стиха, несмотря на прерывистость, ясно ощущался» (Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1959. С. 56–57).
  К.Д. Бальмонт тоже восхищался стихотворением: «Как тонко угаданы Тютчевым различные состояния в жизни Природы — буря на море, ночь, утро в горах, зарницы и сумерки (процитировано стихотворение. — В.К.). В этом стихотворении, полном тонкого художественного импрессионизма и музыкальном, как колыбельная песня, мысли и чувства угасают, как гаснут облака на вечернем небе. И под этот тихий ритм душа проникается той тихой печалью, с которой травы наклоняются к поверхности пруда, где отразилось последнее мерцание сумерек» (Бальмонт. С. 85–86). Таков эстетический комментарий поэта к тютчевскому стихотворению. В.Ф. Саводник (Чувство природы в поэзии Пушкина, Лермонтова и Тютчева. М., 1911. С. 186) заметил: «Здесь метафизический порыв личности — выйти из пределов своего «я», страстная жажда слияния с мировой жизнью, не находят в себе осуществления, не разрешаются в гармоническом чувстве. Отсюда — состояние душевной неудовлетворенности, «тоски невыразимой», — составляющее такой резкий контраст с бесстрастным, самоудовлетворенным спокойствием природы». С. Адрианов (Вестник Европы, 1912. № 10. С. 407–408) дал психологический комментарий: «А когда он молился сумеркам (цитирует вторую строфу — В.К.), то ведь тут ясно звучит жалоба усталого человека, надорвавшегося и замучившегося. Это не верховная мудрость, а крик отчаяния. Непосильным показалось душе бремя, на нее возложенное, и возопила она: «О, лучше не жить!»
  Философское истолкование стихотворения предложил С.Л. Франк. Он процитировал первую строфу, найдя в ней изображение «самого процесса слияния с всеединым», что, по мнению философа, является важнейшим выражением тютчевского пантеизма. Он выделил в строфе последние две строчки и задался вопросом: «Каким образом слияние с всеединством, которое смывает эфирной струей всю тоску одинокой человеческой души, может само быть "часом невыразимой тоски"?» (Франк. С. 18). Франк рассмотрел «Сумерки» в контексте со стих. «О чем ты воешь, ветр ночной…», «День и ночь» и ответил на поставленный вопрос: «Очевидно во всеедином таятся две коренным образом различные стихии — светлая и темная…» Вторую строфу стихотворения Франк также процитировал и снабдил философским комментарием: «Невыразимо-тоскливый час слияния в сумерках души с миром завершается гармонией более полной и сильной, чем та, которую дает погружение в животворный океан светлого эфирного мира… Вдумываясь в эти настроения и символы, мы начинаем угадывать подлинное значение темного, ночного начала: это есть начало уничтожения, бездны, хаоса, сквозь которые необходимо пройти для достижения полного, подлинного слияния с беспредельным; «невыразимая тоска» и ужас, охватывающие душу при встрече с этим началом, суть тоска и ужас смерти, уничтожения. Но в них и через них человек достигает и блаженства самоуничтожения и самоотречения; вот почему эта стихия обладает «ужасным обаянием», вот почему она манит нас больше, чем светлое начало» (там же. С. 20). Теперь философ напомнил о стих. «Близнецы».
  В.Я. Брюсов выводил из рассматриваемого произведения своеобразие пантеистического миросозерцания Тютчева: «В этом стихотворении особенно ярко выразилось то миросозерцание, которое называют пантеизм: сознание единства всего мира и сознание самого себя, своей личности, как неотделимой, необходимой частицей этого вселенского целого» (Тютчев Ф.И. Стихотворения. М., 1919. С. 24).
  Оба последних ценителя стихотворного шедевра выводили из него суть тютчевского пантеизма. Франк нашел созвучные по темам и образам стихотворения, однако им не был учтен тот реальный контекст, в который включил «Сумерки» сам поэт; всеединство — глубинное совпадение природного и человеческого — представлено и в стих. «Восток белел… Ладья катилась…». Что касается двух других стихотворений, сопутствующих «Сумеркам», то они значительно дополняют тютчевские пантеистические представления: уже на этом этапе развития философско-художественного миросозерцания у поэта появляется мысль о разладе человека и природы, главной идее стих. «Певучесть есть в морских волнах…». В стихотворениях-спутниках «Сумерек» — «Какое дикое ущелье!..» и «С поляны коршун поднялся…» поэт также показал контрасты жизни человека и явлений природы.