Брянский край

  Это видение Федор Иванович Тютчев изложил в своих статьях, некоторых стихотворениях и в письмах (правда, треть их еще ждет расшифровки - почерк у Тютчева был сложный - и перевода в архивах).

  Мне не известно еще такого профессионального политика, как Тютчев, который бы так открыто, откровенно и честно заявлял о предназначении России, так открыто выражал чувства и мысли о русском самосознании. Собранные вместе - это своеобразный трактат о русской душе.

<…>
Другая мысль, другая вера
У русских билася в груди:
Грозой спасательной примера
Державы целость соблюсти, -
Славян родные поколенья
Под знамя русское собрать
И весть на подвиг просвещенья
Единомышленных, как рать.
<…>
Ты братскою стрелой
        пронзенный,
Судеб свершая приговор,
Ты пал, орел одноплеменный,
На очистительный костер!
Верь слову русского народа -
Твой пепл мы свято сбережем,
И наша общая свобода,
Как феникс, зародится в нем.

(«Как дочь родную на закланье...»)

  Эти строки писал 28-летний русский дипломат, находясь службе в баварском Мюнхене.

  В апреле 1836 года он писал из Мюнхена своему другу И.С. Гагарину о том, что «умственное движение, происходящее сейчас в России», ведет к попытке оживить католицизм, а вместе с этим и «присвоить себе современную культуру, но без основы, без свободы мысли». Чуть позже он еще напишет ему: «Свободная мысль сразилась с роковыми общественными вопросами». И добавляет: «Мне приятно воздать честь русскому уму, по самой сущности своей чуждающемуся риторики...».

  Ярый сторонник единства славянских народов, Тютчев предрекал еще тогда:

<…>
И наречий братских звуки
Вновь понятны стали нам, -
Наяву увидят внуки
То, что снилося отцам!

«К Ганке» (Прага, 26 августа (6 сентября) 1841)

  В письме к родным в октябре 1844 г. Тютчев писал: «... Поистине Россия хорошая страна и хороший народ, но дабы говорить это с полным убеждением, следует знать заграницу так, как я ее знаю». В статье «Россия и Германия» Федор Иванович напишет в этом же году: «В течение весьма долгого времени поднятия Запада о России напоминали в некотором смысле отношения современников к Колумбу». В письме к дочери Анне, воспитанной в Германии, Тютчев заметит: «...И когда потом ты сама будешь в состоянии постичь все величие этой страны <России> и все доброе в ее народе, ты будешь горда и счастлива, что родилась русской».

  Отмечая характер русского народа, Тютчев пишет в 1848 году в статье «Россия и Революция»: «...Россия прежде всего христианская империя; русский народ - христианин не только в силу православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он - христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы».

  И как же далеко смотрел провидец Тютчев, когда писал «... Толкуют о том, чтобы восстановить старинные права на дунайские княжества и Сербию. Во всех этих странах начнут усиливать пропаганду с целью восстановить их против России, и когда всюду распространится неурядица, то рассчитывают в один прекрасный день появиться с вооруженною силою, чтобы, во имя нарушенных прав Запада, требовать возврата устье Дуная и повелительным тоном объявить России: «Ты не пойдешь далее!»». А в письме к Л.B. Тенгоборскому добавляет сакраментальное: «...Что было бы, если бы свершилось невозможное, если бы нам самим стал до такой степени безразличен принцип исторического развития России, если бы мы сами оказались до такой степени предателями своего собственного дела, что перестали бы понимать, перестали бы ощущать тесную, нерушимую солидарность, которая связывает эти народы с народами России, если бы дошли до того, что утратили бы понимание неотъемлемых прав, которые у них имеются по отношению к нам, а у нас по отношению к ним, и оказались бы до того слабыми, что были бы не в состоянии открыто и решительно отстаивать их, придет время? <…>. С этого момента началось бы наше самоубийство, и торжество врага, окончательное и бесповоротное, стало бы только вопросом времени».

  Рассуждение длинное, но его нельзя было не привести полностью, т.к. злободневно звучат эти строки.

  Зная хорошо природу русского (русского!) духа, потому что Тютчев сам русский до мозга костей, далеко мыслящий политик в письме к С.С. Уварову в августе 1851 года замечает: «...Что до меня, я далеко не разделяю того блаженного доверия, которое питают в наши дни ко всем этим чисто материальным способам, чтобы добиться единства и осуществить согласие и единодушие в политических обществах. Все эти способы ничтожны там, где недостает духовного единства...<…>. Мне сдастся, что мы вправе смиренно думать, что у нас в России будет не так, что всем нам, пока мы существуем, предстоит бороться с одним действительным реальным врагом - пространством...».

  И как прозорлив был политик Тютчев, когда писал: «...Россия, по всей вероятности, вступит в схватку с целой Европой. <…> Вопреки всему - рассудку, нравственности, выгоде, вопреки даже инстинкту самосохранения, ужасное столкновение должно произойти. И вызвано это столкновение не одним скаредным эгоизмом Англии, не низкой гнусностью Франции, воплотившейся в авантюристе, и даже не немцами, а чем-то более общим и роковым».

  И когда эта схватка произошла в результате Крымской войны, поэт не стоит в сторонке, он не просто провозглашает, а призывает:

Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Созрела жатва, жнец готов,
Настало время неземное...

  Наблюдая никчемность в руководящей верхушке России, Тютчев не может себя сдержать, чтобы не высказаться: «...Тот род цивилизации, который привили этой несчастной стране, роковым образом привел к двум последствиям: извращению инстинктов и притуплению или уничтожению рассудка. Повторяю, это относится лишь к накипи русского общества, которая мнит себя цивилизованной, к публике, - ибо жизнь народная, жизнь историческая еще не проснулась в массах населения. <…> Пока же для меня ясно, что мы еще на пороге разочарований и унижений всякого рода».

  В письме к М.П. Погодину добавляет: «...Сознание своего единственного исторического значения ею <Россиею> совершенно утрачено, по крайней мере в так называемой образованной, правительственной России. Живет ли оно еще в народе, одному Богу известно». В статье «О цензуре в России» он так и напишет 150 лет назад: «...Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа не может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход».

  О том, как Тютчев любил свою Родину и свой народ, (а он этого и не скрывал), можно прочитать в его письме к И.С. Аксакову (от 8 августа 1863 г.): «...Иду сейчас в Кремль поклониться русскому народу, этому, как и следует в его минуты вдохновения, великому бессознательному поэту». В стихотворении «Ужасный сон отяготел над нами...» поэт не удерживается, чтобы не заявить вслух:

<…>
В крови до пят, мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.

  И тут же:

Нет, никогда так дерзко правду Божыо
Людская кривда к бою не звала!..
<…>
Разврат умов и искаженье слова
Все поднялось и все грозит тебе.

  В стихотворении, посвященном «Князю Горчакову», наконец-то спасшем честь «обиженной России» на внешнем фронте политики, Тютчев призывает его «отстоять мысль ее», «спасти дух».

  Настоящий русский человек не может быть безразличие к судьбе своей Родины - России. Эта неуспокоенность должна быть генетической. Тютчев видел за границей, как даже те, кто мог себе позволить такие поездки за рубеж, исходили тоской вдали по родному дому: «... и никакое яркое декабрьское солнце, ни это ясное теплое небо, ни это море, ни эти сливы и померанцевые деревья - ничто не может заглушить чувство чужеземности и сиротства».

  Говорят, что история развивается по спирали, и, наверное, в этом есть какой-то резон, так как и во времена Тютчева, Россия не избежала так называемого диссидентства. В письме к А.И. Георгиевскому в январе 1865 года Ф.И. Тютчев пишет: «...Мы видим теперь в России, как все элементы, или антирусские по направлению, чуя какую-то им общую беду, силятся совокупиться в одно целое, в одну разнородную, но кой-как сплоченную массу - для противодействия и сопротивления, а какая же это общая им угрожающая опасность?... Это просто все более и более созревающая сознательность русского начала, которая и обличается тем, что это начало из области мысли переходит в факты, овладевает фактами. <…> Их связывает одно - отрицательное начало, т.е. врожденная или привитая враждебность ко всему русскому...».

  Тютчев говорит, что их усилия будут тщетными, пока «верховная русская власть не будет на их стороне». Все дело сводится, кто кого одолеет: «русский царь или петербургские чиновники». И добавляет: «Я знаю, благоприятное разрешение этой задачи не вполне зависит от нас (т.е. отрешенного от политики народа. - В.Д.), но мы можем много ей содействовать...». «Земству, одному всецелому русскому земству, принадлежит в будущем право народного представительства, - писал политик Тютчев. - Теперь же всякое представительство будет ложь, колоссальный пуф...».

  Тютчев выступает против «угнетенной» мысли, мысли, заключенной в кем-то изобретенный сосуд, из которого только и нужно черпать идеи, отбросив все остальное. Он замечает по этому поводу, что «пересадка на нашу почву французской системы предостережений составит колоссальную нелепость». А «между тем, - продолжает рассуждать и мыслить Тютчев, - как у нас... эта система предостережений присвоила себе безграничную юрисдикцию по всем вопросам - и решает, как ей угодно, все познаваемое и изглаголанное... И все эти нравственные чудовищности и вопиющие нелепости проявляются у нас с таким милым, детским простодушием...».

  Тютчев тосковал от недостатка «русской мысли», от того, что «помутилось политическое самосознание», как будто «мы в данную минуту спустились в какую-то лощину, которая преграждает нам всякий свободный взгляд - вдаль и на окрестность», «Насильственным подавлением мысли, - писал Федор Иванович Георгиевскому, - даже и в области нигилистических учений - мы только раздражим и усилим зло - пошлая, избитая истина и, однако, вечно устраняемая в применении».

  И Тютчев делает вывод: «вот какою формулою можно пока определить закон нашего будущего развития, нашей единственно возможной конституции - ЧЕМ НАРОДНЕЕ САМОДЕРЖАВИЕ, ТЕМ САМОДЕРЖАВНЕЕ НАРОД». Правда, тут же добавляет и такое: «Иногда, конечно, необходимо по рукам и по ногам связать сумасшедшего, но это одно сумасшествия еще не вылечивает...».

  Говоря о русском самосознании, Тютчев критически констатирует: «И если уж наш разум не обладает способностью к самосознанию, пусть бы руководил нами животный, но безошибочный инстинкт самосохранения».

  Положительно отмечая тон и направленность аксаковской газеты «День», носящей «ярко выраженный национальный характер», Тютчев пишет: «Никакое другое общественное мнение, даже из самых угодных Власти, не будет выдвигать этот принцип более откровенно и с большей убежденностью. Для людей мыслящих и честных это не секрет. Но у нас, как и везде, такие люди составляют меньшинство, для широкой же публики форма всегда важнее содержания, а потому она совершенно не способна воспринять мысль глубинную, хотя и настойчиво повторяемую...».

  Тютчев настойчиво провозглашал, что «мы не можем и не должны признавать за Европой права определять для России, какое место ей принадлежит занять на Востоке». И с сожалением отмечал, что «по несчастию, мы и сами, в собственном нашем сознании, определить этого не умеем - не только в правительственной среде, но даже и в печати». И в другом месте добавляет: «Эта-то полнейшая бессознательность своих жизненных условий, это-то совершенное извращение прирожденных инстинктов в нашей правительственной сфере - вот в чем если ие гибель наша, то наш страшный камень преткновения. Но история все-таки возьмет свое, устранит и этот камень». Тютчев был оптимистом в вопросах политики, даже наблюдая в ней много безобразия.

  Говоря о «честном слове» в руководящих сферах страны и в печати, Тютчев отмечает: «Для совершенно честного, совершенно искреннего слова в печати требуется совершенно честное и искреннее законодательство по делу печати, а не тот лицемерно-насильственный произвол, который теперь заведывает у нас этим делом»... - и добавляет, что честной газете «Москва» «долго еще суждено будет вместо спокойного плавания биться, как рыба об лед».

  В начале мая 1867 года Тютчев пишет стихотворение «Славянам». В нем такие строки:

<…>
Опально-мировое племя,
Когда же будешь ты народ?
Когда же упразднится время
Твоей и розни и невзгод,
И грянет клич к объединенъю,
И рухнет то, что делит нас?..
Мы ждем и верим провиденью —
Ему известны день и час...
<…>

  Написано 140 лет назад, а относится прямо сейчас к нам непосредственно и, в первую очередь, к трем братским славянским народам: русскому, украинскому, белорусскому.

  Обращаясь к первым лицам в государстве, конечно же, и к царю, Тютчев провидчески писал: «Несмотря на полвека опыта, не хотят понять, что, как бы ни старалось правительство (если оно еще имело бы возможность стараться, - добавил бы я. - В.Д.), какие бы чувства, хоть самые бескорыстные оно ни испытывало, но если оно перестает быть представителем и воплощением национальных интересов страны, если оно осуществляет лишь политику личного тщеславия - то оно никогда не заслужит за рубежом ни благодарности, ни даже уважения».

  И опять Тютчев-политик возвращается к нравственному кредо личности: «Там, где нет сознательной мысли, не может быть и последовательности...». Добавляет: «...у нас во всем преобладает метеорология. Сегодняшняя хорошая погода нисколько не ручается за завтрашний день...».

  Тютчев часто замечает, что «мы не научились различать наше Я от нашего НЕ Я». Он задает вопрос и сам на него отвечает: «Как же называют человека, который потерял сознание своей личности? Его называют КРЕТИНОМ!» И не боится добавить: «Так вот сей кретин - это наша политика».

  Близкий к правительственным кругам, Ф.И. Тютчев без оглядки и потерь для себя бичует эти круги: «В правительственных сферах бессознательность и отсутствие совести достигли таких размеров, что этого нельзя постичь, не убедившись воочию. <…> произвол, как и прежде, дает себе полную волю». При этом приводит тут же пример невиданного транжирства народных денег императрицей! Не испугался!!!

  Тютчев не обошел и такой острой щепетильной темы, как РУСОФОБИЯ среди «некоторых русских людей». «Раньше они говорили нам, - пишет он, - а, они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д. и т.п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она бесспорно обладает всем тем, чего нет в России... А что мы видим ныне? <пишет далее Тютчев> По мере того как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. <…> мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе, нисколько не уменьшили их пристрастия к ней. <…> Словом, в явлении, которое я имею в виду, о принципах как таковых не может быть и речи, здесь действуют только инстинкты, и именно в природе этих инстинктов и следовало бы разобраться».

  Как вращающийся в кругах высшего общества, Тютчев не мог не задеть и вопрос «лица» российской интеллигенции. В письме к Ю.Ф. Самарину в ноябре 1867 года он писал: «...Есть у Славянства злейший враг, и еще более внутренний, чем немцы, поляки, мадьяры и турки. Это их так называемые интеллигенции. Вот что может окончательно погубить славянское дело, извращая его правильные отношения к России. Эти глупые, тупые, с толку сбитые интеллигенции до сих пор не могли себе уяснить, что для Славянских племен нет и возможности самостоятельной исторической жизни вне законно-органической их зависимости от России. Чтобы возродиться Славянами, им следует прежде всего окунуться в Россию. Массы славянские это, конечно, инстинктивно понимают, но на то и ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, чтобы развращать ИНСТИНКТ».

  Наблюдая космополитизм господствующих слоев российского общества перед Западом, хорошо его знающий Тютчев в сердцах выскажет:

Куда сомнителен мне твой,
Святая Русь, прогресс житейский!
Была крестьянской ты избой -
Теперь ты сделалась лакейской.

  Это сказано в 1850-е годы. Еще более прямо и резко эта мысль звучит в его словах, сложенных в поэтические строки конца 1860-х годов:

Напрасный труд - нет, их не вразумишь, -
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация - для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.

Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

(«Напрасный труд - нет, их не вразумишь...»)

  Кажется, сочетание слов «имя их легион» впервые применено именно Ф.И. Тютчевым в письме к И.С. Аксакову в 1867 году, когда он говорил о «стихиях» как вне, так и внутри России, которые «историческою необходимостью сближаются и совокупляются в одну громадную коалицию, направленную против не только политических интересов России, но против самого принципа ее существования, - Польша, католичество, клерикально-наполеоновская Франция, австрийские немцы, мадьяры, турки - и их имя тоже легион, и все это - вражеские силы, уже сознательно действующие».

  В другом письме к этому же адресату Тютчев пишет, что «в русском обществе два учения, два направления - русское и антирусское». При этом называет прямо по имени того, кто поставил антирусское направление «верховным и полновластным судьею всей мыслящей России». Это российский министр внутренних дел П.А. Валуев.

  В письме к дочери Анне Тютчев негодует: «... В тот самый момент, когда Россия, по-видимому, нуждается в наибольшей активности всех своих сил - нравственных сил в особенности, дабы противостоять окружающим ее опасностям, коалиции, готовой образоваться, и стольким вражеским влияниям, - в это время как нарочно деморализуют общественное мнение, национальное сознание страны... Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят...».

  Федор Иванович Тютчев как политик понимал, что во главе государства должен стоять высоконравственный и русский человек, тогда он и окружит себя подобными людьми, ответственными за все, в первую голову, за честь и достоинство России и благополучие ее народа, сейчас же он наблюдает совсем иное: «Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолько ниже даже нашего собственного, кстати, очень невысокого уровня, эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, а обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их прогнать? Это страшная проблема, и разрешение ее, истинное и в полной мере разумное, боюсь, находится вне наших самых пространных рассуждений». Тютчев говорит, что данное обстоятельство не возникло как-то само по себе, «оно заключается в том, что паразитические элементы органически присущи святой Руси». «Это нечто такое в организме, - пишет он, - что существует за его счет, но при этом живет своей собственной жизнью, логической, последовательной и, так сказать, нормальной в своем пагубно разрушительном действии. И это происходит не только вследствие недоразумения, невежества, глупости, неправильного понимания или суждения. Корень этого явления глубже, и еще неизвестно, докуда он доходит».

  Прожив 22 года в Западной Европе, Тютчев как никто другой знал заграницу. Образованный ум, наблюдательность и живое общение дают ему право сказать, что «Россия <на Западе> с давних пор столь подозрительно ненавистна». Неспроста тонкий мыслитель вывел сакраментальную на все времена формулу:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.

  В одном из писем дочери Екатерине (в декабре 1870 г.) Тютчев еще раз заметил: «Пора бы, наконец, понять, что в России всерьез можно принимать только самоё Россию».

  Тютчев очень большое значение придавал печати (тогдашним СМИ) в плане воспитания нравственного начала. «Гнет над печатью» рассматривал как тормоз «этому нравственному подъему». От одного из представителей власти Тютчев услышал, что якобы «свободная печать невозможна при самодержавии». На это он ответил так: «... там, где самодержавие принадлежит лишь государю, ничто не может быть более совместимо, но что действительно печать, - так же, как и все остальное, - невозможна там, где каждый чиновник чувствует себя самодержцем. Весь вопрос в этом. Но дабы признать, что это так, следует, чтобы и самодержец в свою очередь не чувствовал себя чиновником».

  Тютчев - постоянный посетитель великокняжеского двора и петербургских великосветских салонов, очень кривился от той атмосферы, которая там витала: «... Я только спрашиваю себя, глядя на все происходящее, - писал он в декабре 1870 года дочери А.Ф. Аксаковой, - какие еще ужасные пинки будет вынуждено дать нам божественное Провидение, чтобы заставить приподняться общество, опустившееся до того уровня подлости, когда даже некоторые из лучших его представителей совершенно естественно оказываются подлецами... Из-за этого несоответствия чувствуешь себя в окружающей среде не просто чужим, но - изгнанником».

  Тютчев ищет корни такого «скудоумия», пытается определить, «что здесь причина и что следствие», может быть, думает он, все это «от присущей нам как племени обыкновенной отсталости» и тогда - восклицает мыслитель - «было бы без глубокой грусти думать о самом ближайшем будущем, ибо пришлось бы признать, что место, занимаемое нами в мире, совершенно случайно, что оно никак не оправдано, что мы его не заслуживаем и что Высшая Справедливость, расставляющая факты и события по их значению, не замедлит поставить нас на подобающее нам место». «Одним словом, - пишет Ф.И. Тютчев, - пришлось бы признать, что справедливым в отношении нас оказывается, таким образом, зарубежное мнение. Может быть, подсознательным ощущением этого и объясняется всеобщая низость».

  А в другом письме добавляет: «... Неурядица, непоследовательность действий, происходящая в значительной мере оттого, что у нас нет правильного понимания собственных побуждений, - вот в чем наше несчастье. А это заставляет и других сомневаться в серьезности наших решений».

  Изучая людей (и на собственном опыте), Тютчев делает такой вывод: «... самое трудное <…> это вовремя принять решение, смело разорвать в нужный момент магический круг колебаний рассудка и слабости воли». Решительность после обдуманного шага, - вот чего не хватает многим «натурам», по выражению Тютчева. А пока «благодаря дуракам Россия оказывается во власти педантов».

  «Россия погибнет от бессознательности», - говорит политик вне политики Федор Иванович Тютчев. Хотя, как знать, многие его советы брал на вооружение сам российский канцлер A.M. Горчаков. И далее Тютчев рассуждает: «Человек, утративший чувство самосознания, держится на привязи. Государство бессознательное гибнет...». «Дело дошло до того, - пишет он дочери Анне 4 января 1872 года, - что в некоторых сферах у нас становится непонятной суть такого, например, вопроса: почему вредным теориям, пагубным тенденциям мы не можем противопоставить ничего, кроме материального подавления? Во что превратился у нас подлинный принцип консерватизма? Почему наша соль стала столь чудовищно пресной? Если власть за недостатком принципов и нравственных убеждений переходит к мерам материального угнетения, она тем самым превращается в самого ужасного пособника отрицания и революционного ниспровержения, но она начинает это осознавать только тогда, когда зло уже непоправимо».

  Человек, не выражающий своих взглядов, не отстаивающий права на справедливость, стремящийся лишь к наживе, неодухотворенный, для Тютчева безынтересен. И он с горечью отмечает в 1872 году (за год до смерти): «Современное русское общество - одно из самых бесцветных, самых заурядных в умственном и нравственном отношении среди тех, что когда-либо появлялись на мировой арене, а заурядности не свойственно чем-либо живо интересоваться. Там, где нет стремлений, даже зло мельчает. Быть может, мы еще дойдем до того, что будем с грустью вспоминать о бреднях нигилизма...». Кстати, в одном из писем Тютчев прямо ставит такой вопрос, когда говорит о власти, лишенной «всякого убеждения»: «Одним словом, что может противопоставить революционному материализму весь этот пошлый правительственный материализм?».

  Тютчев не обошел в своих изъяснениях и религиозной темы. Он обеспокоен расколом в среде православной церкви, что, по его мнению, «чревато самыми серьезными последствиями». Он пишет: «... вторжение политики в область религии не становится менее пагубным, менее разрушительным от того, что оно осуществляется не в пользу традиционной власти, а в пользу тщедушного, нездорового народа...». В этом же письме А.Ф. Аксаковой Тютчев как бы прогнозирует: «Скоро мы увидим, способна ли православная церковь найти в себе самой средства исцеления ран, ей нанесенных».

  Тютчев - небезгрешный русский человек и в то же время человек будущей, не своей, эпохи, так как многое видел издалека. На склоне своей жизни, за три месяца до кончины, он изрек с горечью великой фразу, относящуюся ко всем эпохам, через которые прошла Россия и ее передовые люди: «... Я убедился, что самое бесполезное в этом мире - это иметь на своей стороне разум».

  Тютчевский вопрос нам издалека:

Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?
<…>

  Так остается и до сих пор открытым. Даже еще более острым, более злободневным.