Брянский край

Энциклопедический словарь Брокгауза (1902)

  Тютчевъ (Ѳедоръ Ивановичъ) — извѣстный поэтъ, одинъ изъ самыхъ выдающихся представителей философской и политической лирики. Родился 23 ноября 1803 года въ селѣ Овстугъ, Брянскаго уѣзда Орловской губ., въ родовитой дворянской семьѣ, зимою жившей въ Москвѣ открыто и богато. Въ домѣ, «совершенно чуждомъ интересамъ литературы и въ особенности русской литературы», исключительное господство французского языка уживалось съ приверженностью ко всѣмъ особенностямъ русскаго старо-дворянскаго и православнаго уклада. Когда Т. шелъ десятый годъ въ воспитатели къ нему былъ приглашенъ С. Е. Раичъ (см. XXVI, 207), пробывшій въ домѣ Т. семь лѣтъ и оказавшій большое вліяніе на умственное и нравственное развитіе своего воспитанника, въ которомъ онъ развилъ живой интересъ къ литературѣ. Превосходно овладѣвъ классиками, Т. не замедлилъ испытать себя въ поэтическомъ переводѣ. Посланіе Горація къ Меценату, представленное Раичемъ обществу любителей россійской словесности, было прочтено въ засѣданіи и одобрено значительнѣйшимъ въ то время московскимъ критическимъ авторитетомъ — Мерзляковымъ; вслѣдъ затѣмъ произведеніе четырнадцатилѣтняго переводчика, удостоеннаго званія «сотрудника», было напечатано въ XIV части «Трудовъ» общества. Въ томъ-же году Т. поступилъ въ московскій университетъ, то есть сталъ ѣздить на лекціи съ воспитателемъ, а профессора сдѣлались обычными гостями его родителей. Получивъ въ 1821 году кандидатскую степень, Т. въ 1822 г. былъ отправленъ въ Петербурга на службу въ государственную коллегію иностранныхъ дѣлъ и въ томъ-же году уѣхалъ заграницу съ своимъ родственникомъ графомъ фонъ Остерманомъ-Толстымъ (см. XXII, 337), который пристроилъ его сверхштатнымъ чиновникомъ русской миссіи въ Мюнхенѣ. За границей онъ прожилъ, съ незначительными перерывами, двадцать два года. Пребываніе въ живомъ культурномъ центрѣ оказало значительное воздѣйствіе на его духовный складъ. Въ 1826 г. онъ женился на баварской аристократкѣ, графинѣ Ботмеръ, и ихъ салонъ сдѣлался средоточіемъ интеллигенціи; къ многочисленнымъ представителямъ нѣмецкой науки и литературы, бывавшимъ здѣсь, принадлежалъ Гейне, стихотворенія котораго Т. тогда-же сталъ переводить на русскій языкъ; переводъ «Сосны» («Съ чужой стороны») напечатанъ въ «Аонидахъ» за 1827 г. Сохранился также разсказъ о горячихъ спорахъ Т. съ философомъ Шеллингомъ. Въ 1826 г. въ альманахѣ Погодина «Уранія» напечатаны три стихотворенія Т., а въ слѣдующемъ году въ альманахѣ Раича «Сѣверная Лира» — нѣсколько переводовъ изъ Гейне, Шиллера («Пѣснь радости»), Байрона и нѣсколько оригинальныхъ стихотвореній. Въ 1833 г. Т., по собственному желанію, былъ отправленъ «курьеромъ» съ дипломатическимъ порученіемъ на Іоническіе острова, а въ концѣ 1837 г. — уже каммергеръ и статскій совѣтникъ, — онъ, не смотря на свои надежды получить мѣсто въ Вѣнѣ, былъ назначенъ старшимъ секретаремъ посольства въ Туринъ. Въ концѣ слѣдующаго года скончалась его жена. Въ 1839 г. Т. вступилъ во второй бракъ съ баронессой Дернгеймъ; подобно первой, и вторая жена его не знала ни слова по-русски и лишь впослѣдствіи изучила родной языкъ мужа, чтобы понимать его произведенія. За самовольную отлучку въ Швейцарію — да еще въ то время какъ на него были возложены обязанности посланника — Т. былъ отставленъ отъ службы и лишенъ званія каммергера. Т. вновь поселился въ любимомъ Мюнхенѣ, гдѣ прожилъ еще четыре года. За все это время его поэтическая дѣятельность не прекращалась. Онъ напечаталъ въ 1829—1830 гг. нѣсколько превосходныхъ стихотвореній въ «Галатеѣ» Раича, а въ «Молвѣ» 1833 г. (а не въ 1835, какъ сказано у Аксакова) появилось его замѣчательное «Silentium», лишь много позже оцѣненное по достоинству. Въ лицѣ Ив. Сер. («іезуита») Гагарина (см. VII, 767) онъ нашелъ въ Мюнхенѣ цѣнителя, который не только собралъ и извлекъ изъ-подъ спуда заброшенныя авторомъ стихотворенія, но и сообщилъ ихъ Пушкину, для напечатанія въ «Современникѣ»; здѣсь въ теченіе 1836—1840 гг. появилось около сорока стихотвореній Т. подъ общимъ заглавіемъ «Стихотворенія, присланныя изъ Германіи» и за подписью Ѳ. Т. Затѣмъ въ теченіе четырнадцати лѣтъ произведенія Т. не появляются въ печати, хотя за это время онъ написалъ болѣе пятидесяти стихотвореній. Лѣтомъ 1844 г. была напечатана первая политическая статья Т. — «Lettre à M. le Dr. Gustave Kolb, redacteur de la «Gazette Universelle» (d’Augsburg)». Тогда-же онъ, предварительно съѣздивъ въ Россію и уладивъ дѣла по службѣ, переселился съ семьей въ Петербургъ. Ему были возвращены его служебныя права и почетныя званія и дано назначеніе состоять по особымъ порученіямъ при государственной канцеляріи; эту должность онъ сохранилъ и тогда, когда (въ 1848 г.) былъ назначенъ старшимъ цензоромъ при особой канцеляріи министерства иностранныхъ дѣлъ. Въ петербургскомъ обществѣ онъ имѣлъ большой успѣхъ; его образованіе, умѣнье быть одновременно блестящимъ и глубокимъ, способность дать теоретическое обоснованіе принятымъ воззрѣніямъ создали ему выдающееся положеніе. Въ началѣ 1849 года онъ написалъ статью «La Russie et la Révolution», a въ январской книжкѣ «Revue des Deux Mondes» за 1850 г. напечатана — безъ подписи — другая его статья: «La Question Romaine et la Papauté». По сообщенію Аксакова, обѣ статьи произвели за границей сильное впечатлѣніе; въ Россіи о нихъ знали очень немногіе. Весьма невелико было также число цѣнителей его поэзіи. Въ томъ-же 1850 г. онъ нашелъ выдающагося и благосклоннаго критика въ лицѣ Некрасова, который (въ «Современникѣ»), не зная лично поэта и дѣлая догадки о его личности, высоко ставилъ его произведенія. И. С. Тургеневъ, собравъ при помощи семьи Т., но — по мнѣнію И. С. Аксакова — безъ всякаго участія самого поэта, около ста его стихотворений, передалъ ихъ редакціи «Современника», гдѣ они были перепечатаны, a затѣмъ вышли отдѣльнымъ изданіемъ (1854). Собраніе это вызвало восторженный отзывъ (въ «Современникѣ») Тургенева. Съ этихъ поръ поэтическая слава Т. — не переходя, однако, извѣстныхъ предѣловъ — была упрочена; журналы обращальсь къ нему съ просьбою о сотрудничествѣ, стихотворенія его печатались въ «Русской Бесѣдѣ», «Днѣ», «Москвитянинѣ», «Русскомъ Вѣстникѣ» и другихъ изданіяхъ; нѣкоторыя изъ нихъ, благодаря христоматіямъ, становятся извѣстными всякому русскому читателю въ раннемъ дѣтствѣ («Весенняя гроза», «Весеннія воды», «Тихой ночью позднимъ лѣтомъ» и др.). Измѣнилось и служебное положеніе Т. Въ 1857 г. онъ обратился къ князю Горчакову съ запиской о цензурѣ, которая ходила по рукамъ въ правительственныхъ кругахъ. Тогда-же онъ былъ назначенъ на мѣсто предсѣдателя комитета иностранной цензуры — преемникомъ печальной памяти Красовскаго. Его личный взглядъ на эту должность хорошо опредѣлена въ экспромтѣ, записанномъ имъ въ альбомъ его сослуживца Вакара: «Велѣнью высшему покорны, у мысли стоя на часахъ, не очень были мы задорны... — Грозили рѣдко и скорѣй не арестантскій, а почетный держали карауль при ней». Дневникъ Никитенко — сослуживца Т. — не разъ останавливается на его стараніяхъ оградить свободу слова. Въ 1858 г. онъ возражалъ противъ проектированной двойной цензуры — наблюдательной и послѣдовательной; въ ноябрѣ 1866 г. «Т. въ засѣданіи совѣта по дѣламъ печати справедливо замѣтилъ, что литература существуетъ не для гимназистовъ и школьниковъ и что нельзя же ей давать дѣтское направленіе». По словамъ Аксакова, «просвѣщенное, разумно-либеральное пресѣдательство въ комитетѣ, нередко расходившееся съ нашимъ административнымъ міровоззрѣніемъ, а потому подъ конецъ и ограниченное въ своихъ правахъ, памятно всѣмъ, кому было дорого живое общеніе съ европейской литературой». «Ограниченіе въ правахъ», о которомъ говоритъ Аксаковъ, совпадаетъ съ переходомъ цензуры изъ вѣдомства министерства народнаго просвѣщенія въ министерство внутреннихъ дѣлъ. Въ началѣ семидесятыхъ годовъ Т. испыталъ подрядъ нѣсколько ударовъ судьбы, слишкомъ тяжелыхъ для семидесятилѣтняго старика; вслѣдъ за единственнымъ братомъ, съ которымъ его связывала интимная дружба, онъ потерялъ старшаго сына и замужнюю дочь. Онъ сталъ слабѣть, его ясный умъ тускнѣлъ, поэтическій даръ сталъ измѣнять ему. Послѣ перваго удара паралича (1 янв. 1873 г.) онъ уже почти не поднимался съ постели, послѣ второго прожилъ нѣсколько недѣль въ мучительныхъ страданіяхъ — и скончался 15 іюля 1873 года. Какъ человѣкъ, онъ оставилъ по себѣ лучшія воспоминанія въ томъ кругѣ, къ которому принадлежалъ. Блестящій собесѣдникъ, яркія, мѣткія и остроумныя замѣчанія котораго передавались изъ устъ въ уста (вызывая въ князѣ Вяземскомъ желаніе, чтобы по нимъ была составлена Тютчевіана, «прелестная, свѣжая, живая современная антологія»), тонкій и проницательный мыслитель, съ равной увѣренностью разбиравшійся въ высшихъ вопросахъ бытія и въ подробностяхъ текущей исторической жизни, самостоятельный даже тамъ, гдѣ онъ не выходилъ за предѣлы установившихся воззрѣній, человѣкъ, проникнутый культурностью во всемъ отъ внѣшняго обращенія до пріемовъ мышленія, онъ производилъ обаятельное впечатлѣніе особою — отмѣченною Никитенкомъ — «любезностью сердца, состоявшей не въ соблюденіи свѣтскихъ приличій (которыхъ онъ никогда и не нарушалъ), но въ деликатномъ человѣчественномъ вниманіи къ личному достоинству каждаго». Впечатлѣніе нераздѣльнаго господства мысли — таково было преобладающее впечатлѣніе, которое производилъ этотъ хилый и хворый старикъ, всегда оживленный неустанной творческой работой мысли. Поэта-мыслителя чтитъ, въ немъ прежде всего, и русская литература. Литературное наслѣдіе его не велико: нѣсколько публицистическихъ статей и около пятидесяти переводныхъ и двухсотъ пятидесяти оригинальныхъ стихотвореній, среди которыхъ довольно много неудачныхъ. Среди остальныхъ, за то, есть рядъ перловъ философской лирики, безсмертныхъ и недосягаемыхъ по глубинѣ мысли, силѣ и сжатости выраженія, размаху вдохновенія. Дарованіе Т., столь охотно обращавшагося къ стихійнымъ основамъ бытія, само имѣло нѣчто стихійное; въ высшей степени характерно, что поэтъ, по его собственному признанію выражавшій свою мысль тверже по-французски, чѣмъ по-русски, всѣ свои письма и статьи писавшій только на французскомъ языкѣ и всю свою жизнь говорившій почти исключительно по-французски, самымъ сокровеннымъ порывамъ своей творческой мысли могъ давать выраженіе только въ русскомъ стихѣ; нѣсколько французскихъ стихотвореній его совершенно незначительны. Авторъ «Silentium», онъ творилъ почти исключительно «для себя», подъ давленіемъ необходимости высказаться предъ собой и тѣмъ уяснить себѣ самому свое состояніе. Въ связи съ этимъ онъ исключительно лирикъ, чуждый всякихъ эпическихъ элементовъ. Съ этой непосредственностью творчества Аксаковъ пытался привести въ связь ту небрежность, съ которой Т. относился къ своимъ произведеніямъ: онъ терялъ лоскутки бумаги, на которыхъ они были набросаны, оставлялъ нетронутой первоначальную — иногда небрежную — концепцію, никогда не отдѣлывалъ своихъ стиховъ и т. д. Послѣднее указаніе опровергнуто новыми изслѣдованіями; стихотворныя и стилистическія небрежности дѣйствительно встрѣчаются у Т., но есть рядъ стихотвореній, которыя онъ передѣлывалъ, даже послѣ того какъ они были въ печати. Безспорнымъ, однако, остается указаніе на «соотвѣтственность таланта Т. съ жизнью автора», сдѣланное еще Тургеневымъ: «отъ его стиховъ не вѣетъ сочиненіемъ; они всѣ кажутся написанными на извѣстный случай, какъ того хотѣлъ Гете, т. е. они не придуманы, а выросли сами, какъ плодъ на деревѣ». Идейное содержаніе философской лирики Т. значительно не столько своимъ разнообразіемъ, сколько глубиной. Наименьшее мѣсто занимаетъ здѣсь лирика состраданія, представленная, однако, такими захватывающими произведеніями, какъ «Слезы людскія» и «Пошли, Господь, свою отраду». Невыразимость мысли въ словѣ («Silentium») и предѣлы, поставленные человѣческому познанію («Фонтанъ»), ограниченность значенія «человѣческаго я» («Смотри, какъ на рѣчномъ просторѣ»), пантеистическое настроеніе сліянія съ безличной жизнью природы («Сумерки», «Такъ; въ жизни есть мгновенія», «Весна», «Еще шумѣлъ весенній день», «Листья», «Полдень», «Когда, что въ жизни звали мы своимъ», «Весеннее успокоеніе» — изъ Уланда), одухотворенныя описанія природы, немногочисленныя и краткія, но по охвату настроенія почти не знающія равныхъ въ нашей литературѣ («Утихла буря», «Весенняя гроза», «Лѣтній вечеръ», «Весна», «Песокъ сыпучій», «Не остывшая отъ зноя», «Осенній вечеръ», «Тихой ночью», «Есть въ осени первоначальной» и др.), связанныя съ великолѣпнымъ провозглашеніемъ самобытной духовной жизни природы («Не то, что мните вы, природа»), нѣжное и безотрадное признаніе ограниченности человѣческой любви («Послѣдняя любовь», «О, какъ убійственно мы любимъ», «Она сидѣла на полу», «Предопредѣленіе» и др.) — таковы господствующіе мотивы философской поэзіи Т. Но есть еще одинъ мотивъ, быть можетъ наиболѣе могучій и опредѣляющій всѣ остальные; это — съ большой ясностью и силой формулированный покойнымъ В. С. Соловьевымъ мотивъ хаотической, мистической первоосновы жизни. «И самъ Гете не захватывалъ, быть можеть, такъ глубоко, какъ нашъ поэтъ, темный корень мірового бытія, не чувствовалъ такъ сильно и не сознавалъ такъ ясно ту таинственную основу всякой жизни, — природной и человѣческой, — основу, на которой зиждется и смыслъ космическаго процесса, и судьба человѣческой души, и вся исторія человѣчества. Здѣсь T. дѣйствительно является вполнѣ своеобразнымъ и если не единственнымъ, то навѣрное самымъ сильнымъ во всей поэтической литературѣ». Въ этомъ мотивѣ критикъ видитъ ключъ ко всей поэзіи Т., источникъ ея содержательности и оригинальной прелести. Стихотворенія «Святая ночь», «О чемъ ты воешь, вѣтръ ночной», «На міръ таинственный духовъ», «О, вѣщая душа моя», «Какъ океанъ объемлетъ шаръ земной», «Ночные голоса», «Ночное небо», «День и ночь», «Безуміе», «Mall’aria» и др. представляютъ собою единственную нъ своемъ родѣ лирическую философію хаоса, стихійнаго безобразія и безумія, какъ «глубочайшей сущности міровой души и основы всего мірозданія». И описанія природы, и отзвуки любви проникнуты у Т. этимъ всепоглощающимъ сознаніемъ: за видимой оболочкой явленій съ ея кажущейся ясностью скрывается ихъ роковая сущность, таинственная, съ точки зрѣнія нашей земной жизни отрицательная и страшная. Ночь съ особенной силой раскрывала предъ поэтомъ эту ничтожность и призрачность нашей сознательной жизни сравнительно съ «пылающею бездной» стихіи непознаваемаго, но чувствуемаго хаоса. Быть можетъ, съ этимъ безотраднымъ міровоззрѣніемъ должно быть связано особое настроеніе, отличающее Т.: его философское раздумье всегда подернуто грустью, тоскливымъ сознаніемъ своей ограниченности и преклоненіемъ предъ неустранимымъ рокомъ. Лишь политическая поэзія Т. — какъ и слѣдовало ожидать отъ націоналиста и сторонника реальной политики — запечатлѣна бодростью, силой и надеждами, которыя иногда обманывали поэта. О политическихъ убѣжденіяхъ Т., нашедшихъ выраженіе въ немногихъ и небольшихъ статьяхъ его, см. Славянофильство (XXX, 310). Оригинальнаго въ нихъ немного: съ незначительными модификаціями это политическое міровоззрѣніе совпадаетъ съ ученіемъ и идеалами первыхъ славянофиловъ. И на разнообразныя явленія исторической жизни, нашедшія откликъ въ политическихъ воззрѣніяхъ Т., онъ отозвался лирическими произведеніями, сила и яркость которыхъ способна увлечь даже того, кто безконечно далекъ отъ политическихъ идеаловъ поэта. Собственно политическія стихотворенія T. уступаютъ его философской лирикѣ. Даже такой благосклонный судья, какъ Аксаковъ, въ письмахъ, не предназначенныхъ для публики, находилъ возможнымъ говорить, что эти произведенія Т. «дороги только по имени автора, а не сами по себѣ; это не настоящіе Тютчевскіе стихи съ оригинальностью мысли и оборотовъ, съ поразительностью картинъ» и т. д. Въ нихъ — какъ и въ публицистикѣ Т. — есть нѣчто разсудочное, — искреннее, но не отъ сердца идущее, а отъ головы. Чтобы быть настоящимъ поэтомъ того направленія, въ которомъ писалъ Т., надо было любить непосредственно Россію, знать ее, вѣрить ея вѣрой. Этого — по собственнымъ признаніямъ Т. — у него не было. Пробывъ съ восемнадцатилѣтняго до сорокалѣтняго возраста за границей, поэтъ не зналъ родины и въ цѣломъ рядѣ стихотвореній («На возвратномъ пути», «Вновь твои я вижу очи», «Итакъ, опять увидѣль я», «Глядѣлъ я, стоя надъ Невой») признавался, что родина ему не мила и не была «для души его родимымъ краемъ». Наконецъ, отношеніе его къ народной вѣрѣ хорошо характеризуется отрывкомъ изъ письма къ женѣ (1843), приведеннымъ у Аксакова (рѣчь идетъ о томъ, какъ предъ отъѣздомъ Т. въ его семьѣ молились, a затѣмъ ѣздили къ Иверской Божіей Матери): «Однимъ словомъ, все произошло согласно съ порядками самаго взыскательнаго православія... Ну что же? Для человѣка, который пріобщается къ нимъ только мимоходомъ и въ мѣру своего удобства, есть въ этихъ формахъ, такъ глубоко историческихъ, въ этомъ мірѣ русско-византійскомъ, гдѣ жизнь и вѣрослуженіе составляютъ одно,... есть во всемъ этомъ для человѣка, снабженнаго чутьемъ для подобныхъ явленій, величіе поэзіи необычайное, такое великое, что оно преодолѣваетъ самую ярую враждебность.... Ибо къ ощущенію прошлаго — и такого уже стараго прошлаго, — присоединяется фатально предчувствіе несоизмѣримаго будущаго». Это признаніе бросаетъ свѣтъ на религіозныя убѣжденія Т., имѣвшія въ основѣ, очевидно, совсѣмъ не простую вѣру, но прежде всего теоретическія политическія воззрѣнія, въ связи съ нѣкоторымъ эстетическимъ элементомъ. Разсудочная по происхожденію, политическая поэзія Т. имѣетъ, однако, свой паѳосъ — паѳосъ убѣжденной мысли. Отсюда сила нѣкоторыхъ его поэтическихъ обличеній («Прочь, прочь австрійскаго Іуду отъ гробовой его доски», или о римскомъ папѣ: «Его погубитъ роковое слово: «Свобода совѣсти есть бредъ»). Онъ умѣлъ также давать выдающееся по силѣ и сжатости выраженіе своей вѣрѣ въ Россію (знаменитое четверостишіе «Умомъ Россію не понять», «Эти бѣдныя селенья»), въ ея политическое призваніе («Разсвѣтъ», «Пророчество», «Восходъ солнца», «Русская географія» и др.). Значеніе Т. въ развитіи русской лирической поэзіи опредѣляется его историческимъ положеніемъ: младшій сверстникъ и ученикъ Пушкина, онъ былъ старшимъ товарищемъ и учителемъ лириковъ послѣ-пушкинскаго періода; не лишено значенія и то, что большинство ихъ принадлежитъ къ числу его политическихъ единомышленниковъ; но его оцѣнили раньше другихъ Некрасовъ и Тургеневъ — и послѣдующія изученія лишь углубили, но не повысили его значеніе. Какъ и предсказывалъ Тургеневъ, онъ остался до сихъ поръ поэтомъ немногихъ цѣнителей; волна общественной реакціи лишь временно расширяла его извѣстность, представляя его пѣвцомъ своихъ настроеній. По существу онъ остался все тѣмъ же «неопошлимымъ», могучимъ въ лучшихъ, безсмертныхъ образцахъ своей философской лирики учителемъ жизни для читателя, учителемъ поэзіи для поэтовъ. Частности въ его формѣ бываютъ не безукоризненны; въ общемъ она безсмертна — и трудно представить себѣ тотъ моментъ, когда, напр., «Сумерки» или «Фонтанъ» потеряютъ свою поэтическую свѣжесть и обаяніе. Наиболѣе полное собраніе сочиненій Т. (СПб., 1900) заключаетъ его оригинальныя (246) и переводныя (37) стихотворенія и четыре политическія статьи. Главнымъ біографическимъ источникомъ служитъ книга зятя поэта, И. С. Аксакова: «Біографія Ѳедора Ивановича Т.» (М., 1886). Ср. еще некрологи Мещерскаго («Гражданинъ», 1873, № 31), Погодина («Моск. Вѣд.», 1873, № 195), M. С. («Вѣстн. Европы», 1878, № 8), Никитенко («Русская Старина», 1873, № 8), анонимный — «Русск. Вѣстникъ» (1873, № 8); оцѣнки и характеристики — Тургенева (въ «Современникѣ» 1854, № 4), Некрасова («Соврем.», 1850), Фета («Руское Слово», 1859, № 2), Плетнева («Отчетъ Акад. Наукъ», 1852—65 г. — записка о Ѳ. И. Т., который въ 1857 г. баллотировался, но неудачно, въ члены академіи), Страхова («Замѣтки о Пушкинѣ», СПб., 1888 и Кіевъ, 1897), Чуйко («Современ. русская поэзія», СПб., 1885), Вл. Соловьева (перепеч. въ сборникѣ «Философскія теченія русской поэзіи», СПб., 1896 г., изъ «Вѣстн. Евр.», 1895, № 4). Интересныя частности біографическія и критическія въ «Воспоминаніяхъ» кн. Мещерскаго (СПб., 1897), «Дневникѣ» Никитенка (СПб., 1893), «Воспоминаніяхъ» Фета (М., 1890, ч. II), статьяхъ У—ва («Т. и Гейне», въ «Русск. Арх.», 1875, № 1), А. («Русскомъ Вѣстн.», 1874, № 11), «Нѣсколько словъ о Ѳ. И. Т.» («Правосл. Обозр.», 1875, № 9), Потебни («Языкъ и народность», въ «Вѣстникѣ Европы», 1895, № 9), «Жизнь и труды Погодина», Барсукова, «Т. и Некрасовъ» и «О новомъ изданіи сочиненій Т.», В. Брюсова («Русскій Архивъ», 1900, № 3). Письма Т., очень интересныя, до сихъ поръ не собраны; кое-что напечатано въ «Русск. Арх.» (къ Чаадаеву — 1900, № 11), гдѣ вообще разсѣяны свѣдѣнія о Т. — его знаменитыя остроты и т. п.

А. Горнфельдъ.

читать текст в первоисточнике