СУЗЕМСКИЙ РАЙОН
Полицейское усердие не по разуму. 1778 год
Настоящее дело весьма удачно заканчивает весь ряд описанных нами ранее казусов о "непристойных словах".
Оно возникло в царствование Екатерины II, уже по уничтожении Тайной канцелярии и "слова и дела".
В высших судебных сферах повеяло совсем новым, гуманным духом: пытки применялись только в крайних и важных случаях.
Но что жило веками, - не могло сразу исчезнуть из народного сознания; суды и должностные лица в отдаленных провинциях не могли быть на высоте гуманных воззрений высших правительственных лиц: они были воспитаны совсем в других условиях, для них старый разыскной процесс все еще был вернейшим средством добиться истины, и пытки еще употреблялись, хотя и не явно, а под секретом. Точно также и разговоры о высочайших особах, хотя бы и самые невинные, в глазах должностных лиц, привыкших их считать преступлением "по первым двум пунктам" (как неукоснительно бывало прежде), часто бывали поводом к возбуждению преследования против упоминавших так или иначе царствующую особу.
Смотреть легко, с новой точки зрения, преподанное свыше, на такие разговоры иные еще не могли: слишком сильна была прежняя привычка, а новые воззрения еще не были усвоены.
Все нами сказанное в этих строках отлично подтверждается нижеследующим делом, возникшим в Малороссии, в Трубчевском уезде, "в Малороссийской буде Суземки", как сказано в списке из дела, в январе 1778 года.
Молодой парень Гузеев, неизвестно при каких обстоятельствах, начал рассказывать:
- Его высочество, великий князь Александр Павлович, родился "со звездою и с крестом" и в руках имел два колоска житных...
Больше ничего не записано в деле о речах Гузеева, а эти слова, как читатель видит, носят на себе яркий отпечаток эпического языка и мировоззрения народа, коль скоро дело касается до царской особы.
Мнение, что персоны царского дома родятся всегда с особыми необыкновенными приметами на теле, во свидетельство их высшего происхождения, чтобы они не могли смешаться с людьми обыкновенными (а, смешавшись, могли бы быть легко отличены), - было широко распространено среди простого народа, еще и теперь о некоторых предметах мыслящего на эпический склад.
Даже Пугачев, когда еще в самом начале своей самозванческой карьеры вербовал себе первых слуг на уральских хуторах и уметах, то показывал на теле какие-то знаки своего царского происхождения.
Словом, в речах Гузеева не было ни единого намека на непочтение к царствующему дому, а напротив - даже признание за ним всех мифических отличий, знаменующих и высокое происхождение, и счастливую будущность (два колоска житных в руках).
Но не так взглянуло на этот разговор ближайшее местное начальство в лице полицейского смотрителя прапорщика Тиманова. Оно усмотрело в этих словах преступление против чести монаршей и тотчас же донесло о "неприличных словах" Гузеева Трубчевской воеводской канцелярии.
Воеводская канцелярия, по старой памяти, без дальних рассуждений, поторопилась арестовать не только говорившего, но и все его семейство: отца, брата и сестру.
После допроса в воеводской канцелярии, где открылась непричастность к разговору Гузеева его родных, - их отпустили, и обо всем происшедшем донесли губернатору Свистунову. Свистунов не почел себя в праве самому рассудить это дело, а сообщил допросные пункты генерал-губернатору "Смоленскаго наместничества и Белгородской губернии", генерал-аншефу князю Николаю Васильевичу Репнину. Этот вельможа взглянул на представленное ему дело совсем иначе. То, что было преступлением для полицейского, воеводской канцелярии и губернатора Свистунова, - в глазах Репнина потеряло всякий криминальный оттенок.
6 апреля 1778 года Репнин послал в Петербург князю А.А. Вяземскому, генерал-прокурору, выписку из дела Гузеева и приложил к ней следующее письмо, интересное в том отношении, что ярко показываете нам и гуманность воззрений Репнина, и новые веяния в судебном деле.
"Милостивый государь мой, князь Александр Алексеевич!
Здесь имею честь приложить на благоусмотрение вашего сиятельства полученные мною вчера бумаги (значит, прошло целых три месяца от арестования Гузеева до того, когда его дело дошло до Репнина; все это время Гузеев сидел под арестом), заключающие такой вздор, который и читать скучно, и стыдно за самих тех, кои оный писали.
Я из того более не вижу, как только, что мужик Гузеев врал, и сам не зная что, а прапорщик Тиманов, или по такой же простоте почтя оное важностью и испугавшись, что о том долгое время молчал, - наконец сделал донос: или, может быть, хотел к тому простаку привязку сделать, думая что-нибудь с него сорвать...
И по сим обстоятельствам, мне кажется, следует дать повеление, чтоб сие дело совсем оставлено было, а только Тиманову вымыть голову за то, что он о таком вздорном вранье вступил в донесение и хотел бедному мужику в спокойной его жизни нанесть беспокойство и невинное притеснение" ...
Как недалеко, по числу протекших лет, то время, когда всякая такого рода вина была виновата, - и какою уже гуманностью веет от этого письма!..
Генерал-прокурор, князь А.А. Вяземский, вполне согласился с Репниным и на докладе, представленном императрице Екатерине II, вслед за изложением существа дела, дал и свое заключение, где мысли Репнина дополнил своими и вместе с тем захотел дать хороший урок захолустным кляузникам, хорошо зная нравы и обычаи тогдашних присутственных мест.
"А из сего, - писал Вяземский в заключение доклада императрице, - заключить с верностью можно, что Тиманов в сей донос вступил отнюдь не по должности звания своего, а, как выше сказано, из мщения, или для другого какого либо пристрастия, - за что оный Тиманов достоин осуждения; чего ради оного Тиманова, как человека, не имеющего в делах прямого понятия и склонного к ябеде и мщению, в страх другим, от нынешней его должности отрешить и впредь к делам не определять.
Трубчевской воеводской канцелярии дать приметить, что она, видя из доноса Тиманова, что оный отнюдь не заслуживает уважения, - не только, однако, человека, на кого донос был, взяла под карауль, но и весь дом, то-есть и женщин, на коих ни на кого извета не было, позабрала под караул и производила допросы, а сим самым навела показанным людям неповинное огорчение.
Чего ради впредь оной канцелярии в забирании людей под стражу поступать с такою осторожностью, дабы отнюдь безвинно никто не мог почувствовать ни малейшего озлобления, ибо оной канцелярии, по получении такого, можно сказать, пустого доноса, надлежало: не забирая показанных людей под караул, по крайней мере представить и резолюции ожидать от губернатора, почему бы оные все люди и могли быть от такого огорчения избавлены"...
На докладе императрица написала: "быть по сему".
Этот последний документ столь красноречив сам по себе, как факт, как выражение стремлений правительства в царствование Екатерины Великой, что мы воздержимся от всяких комментариев и заключим этим документом ряд темных и прискорбных дел прошлого времени.
"Непристойные речи", А.В. Арсеньев. Из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии, XVIII век.
Напечатано в журнале "Исторический Вестник", 1897 год.
