НАВЛИНСКИЙ РАЙОН
Численность населения Брянской области по переписи 2010 года
Крепостное право отзывалось мрачными, кровавыми последствиями и в быту мирного земледельческого населения: разумеем крестьянские мятежи и неразлучные с ними грабежи, убийства и казни. Освобождение императрицею Екатериною II монастырских и церковных крестьян подало надежду помещичьим крестьянам на облегчение своего положения. Когда же эта надежда не оправдалась, а крепостное иго становилось еще тяжелее, тогда крестьяне во многих местах начали отказываться от повиновения своим господам и их управляющим. Не раз от таких мятежей возмущался христианский мир и в пределах Орловской губернии. Правительству не всегда удавалось при этом водворять порядок и повиновение мирными средствами; иногда оно вынуждено бывало действовать против мятежников силою оружия и гасить восстание потоками крови. Приводим здесь несколько случаев такого восстания крестьян на пространстве Орловской губернии.
В 1780 году, крестьяне генерал-аншефа Петра Борисовича Шереметева, недовольные прикащиком Титовым, подняли мятеж в селе Спасском (ныне деревня Борисовка, Спасское тож) и соседних с ним деревнях, Кромского уезда, и отказались от исполнения своих обязанностей. Орловское наместническое Правление не однократно делало увещания крестьянам - сперва чрез Кромской нижний земский Суд, а потом чрез уездного судью, коллежского асессора Денисьева и земского исправника; но все такие увещания, по заявлению Денисьева, повели только к большему упорству и грубостям со стороны крестьян. Тогда на помощь Кромской военной команде отправлены были из города Трубчевска еще два эскадрона Таганрогского драгунского полка, при двух орудиях (пушках), с майором Сахновским. Прибытие грозной военной силы не смирило бунтующих... Только после упорного сопротивления они принуждены были покориться силе оружия. После этого главные виновники восстания - крестьяне Семен Чеботарев и Никита Черемисов были наказаны на месте своего преступления детьми "нещадно", а все прочие по одному с десяти по жребию батогами. Такое же наказание понесли за собой бунт, в 1795 году, против помещика Степана Степановича Апраксина и жители деревни Шемякиной Уты, Севского уезда. До какой степени были обострены отношения крестьян к своим помещикам, это, между прочим, показывает восстание крестьян коллежского асессора Матвея Михайловича Андреева в селе Андросове, Дмитровского уезда. Здесь возмущение последовало в самый день присяги на верноподданство императору Павлу I. Утром 27-го ноября 1796 года, по принесении присяги, крестьянин Яков Дудоров уверил своих односельцев, что отселе они должны быть уже не крепостными своего барина, а государственными.
С Дудоровым тотчас согласились все. Тогда на крестьянской сходке положено было: старосту Чухрина наказать палками, а в сельцо Хлынино, где жил помещик, нависать бумагу, чтобы Андреев не ездил в Андросово и не беспокоил их никакими работами; в противном случае они угрожали ему убийством. В то же время трое стариков: Давило Шитов (Крутилин), Назар Белов и Яков Коновалов посланы с жалоба на своего помещика к Дмитровскому городничему; а лишь только они явились в город, как были схвачены и отправлены в острог. В Андросово немедленно прибыли для усмирения - дворянский заседатель поручик Микульшин и уездный стряпчий Железняков. Между тем весть о судьбе стариков-ходатаев привела в большее волнение андросовцев: они согласились, в случае нового насилия, бить на смерть чиновников: "все равно отвечать!" и отправили несколько человек в Хлынино, чтобы ночью сжечь Андреева в его доме. Впрочем этот злодейский замысел не удался: помещик во время уехал в Курск под защиту генерал-губернатора. Мирные увещания прибывшего на место мятежа советника наместнического Правления не возымели действий точно также оказались безуспешными и увещания губернатора. Однако чиновникам, в разное время приезжавшим в село Андросово, удалось захватить и отправить в острог до ста человек из наиболее буйных крестьян, чем и ослаблено было самое сопротивление законным властям. По приговору Орловской уголовной Палаты все, стоявшие во главе мятежа, как-то: Дудоров, Крутилин, Коновалов, Белов и Панин, 27 января 1797 года, получили на площади села Андросова по 60 ударов кнутом и сосланы на вечную работу в Сибирь, а прочие односельцы их смирились и были препровождены из острога к своему помещику.
Указанные нами возмущения, равно как и другие восстания, происходившие на пространстве Орловской губернии (например: в селе Богородицком, Алешанке тож, и сельце Святом, Трубчевского уезда - в имении секунд-майора Антона Семеновича Хлюстина, а также в имении коллежского советника Якова Андреевича Бодиски, бывшего председателя Орловской гражданской Палаты), представляются незначительными пред тем бунтом, который одновременно охватил своим пожаром огромные имения Апраксина и Голицыной. Главное управление над этими имениями сосредоточивалось в селах - Брасове и Радогощи Севского уезда. Первая искра мятежа в Апраксинском имении заронилась в деревне Ивановой, принадлежавшей приходом к селу Аркину. После присяги на верность императору Павлу Петровичу 26 ноября 1796 года, пока по многим селам шли толки о том, как бы всем апраксинцам быть государственными крестьянами, жители деревни Ивановой, в десяти верстах от Брасова, составили сходку в доме крестьянина Осипа Терентьева и положили отправить о том просьбу к самому Государю, с этою просьбою, на второй день Рождества Христова, поехали в Петербург Осип Терентьев и Андрей Миронов Кузин, а племянник Кузина Емельян Чернодыр ссудил им 35 рублей денег на дорогу. Проведав об этом, управляющий Мусорин послал дворовых людей из Брасова за Чернодыром и его единомышленниками, будто бы для привлечения к работе на винокуренном заводе. Это было накануне Крещения. Ивановцы не дались посланным, а когда те думали было прибегнуть к насилию, то им пригрозили кольями. Немедленно из деревни Ивановой дано знать по соседним селам и деревням, чтобы все спешили в Иванову на совет. К утру на Крещение собралось здесь до 200 человек. На сходке, со слов Чернодыра, положено: всем миром идти в Брасово и объявить Мусорину, что пока посланные к Государю Императору не возвратятся, до тех пор они не будут работать на винокуренных заводах и вообще отказываются от всякой барщины. Постановив на этом, толпа с кольями и дубинами направилась в село Аркино. Аркинцы немедленно присоединились к ивановцам. Скоро толпа возросла до 800 человек и из деревни Сныткиной вступила в Брасово. Мусорин заблаговременно бежал в город Севск; за ним последовали и волостные выборные, а конторщик Александр Матвеев с господскою казною (в 17 тысяч рублей) укрылся в Площанскую пустынь. Чернодыр нашел в конторе одного писаря Михаила Самойлова, которому, по запечатании сундуков и амбаров, приказал беречь барское добро. Впрочем скоро возвратился из Площанской пустыни конторщик Матвеев (из дворовых) и получил от Чернодыра в заведывание контору. В отсутствии Мусорина, Чернодыр принял на себя управление всеми делами; помощником же ему явился Федо Савельев Савенков; они распоряжались господским имением, закрыли винокуренные заводы – локотской, силинский и холмецкий, били и сажали на цепь дворовых людей и всех ослушников. Между тем, по донесению Мусорина, от нижнего земского Суда прибыл в Брасово исправник капитан Монс, но он не мог уже остановить мятежа. При вторичном посещении Брасова, ему удалось только захватить с собой крестьянина Евфима Потапова, за что, во время нового посещения Брасова, совместно с председателем верхнего земского суда Алексеем Козачковским, он был арестован крестьянами и посажен под караул. В это время число мятежников в селе Брасове возросло уже до 2 тысяч человек. Когда затем приехал сюда заседатель земского суда Шагаров, то крестьяне посадили и его в одну избу с содержавшимися уже под караулом чиновниками. Однажды толпа вывела исправника из избы и, в озлоблении за Потапова, хотела его убить; но его защищал Козачковский с опасностью собственной жизни. Когда же бунтовщики набросились на Козачковского; то его мог спасти один Чернодыр, пригрозивши толпе такими словами: "знайте, что за каждый волос этого чиновника вам придется расплачиваться головами!" Толпа настояла, чтобы Козачковский и исправник послали Шагарова за Потаповым (который был уже в Орловском остроге и, конечно, не мог быть возвращен в Брасово); а потом Брасовцы согласились отпустить и их из заключения, но не иначе, как взяв от них наперед письменное удостоверение в том, что они "ведут себя хорошо, барское добро берегут, а только сами терпят насилие от Мусорина"... Освобождением своим чиновники, главным образом были обязаны Чернодыру, за что крестьянин Иван Гладилин покушался даже посадить его в тюрьму.
Волнение из Брасова распространилось по Севскому и Трубчевскому уездам и охватило 18 сел и 17 деревень. Севского уезда села: Брасово, Алешанка, Городище (теперь деревня), Колошичи, Добрик, Теляшниково, Кропотово, Литовня, Девичье, Гладское (ныне деревня), Крупец, Холмечо, Лубошево и Аркино; деревни: Сныткина, Разсошное, Погребы, Ивановская, Коростень, Коробкина, Снахина, Осотская, Печки, Щегловка, Клинское, Дубровка, Загрядская, Тростная и Зиновкина. В Трубчевском уезде села: Салтановка, Вздружное, Пролысово и деревня Сытенка.
Отовсюду шли толпы народа в Брасово с колеями, дубинами, косами, навязнями и цепями. Напрасны были увещания Брасовских священников и Плошанского игумена Серапиона, приезжавшего сюда по поручению епархиального начальства. Страсти разгорались. Против бунтовщиков отправлен был Ахтырский полк с командиром Линденером. Последний командировал майора Бедрагу с двумя эскадронами гусар, но Брасовцы ударили в набат, собрались с кольями и заставили Бедрагу удалиться. После этого Орловский губернатор Квашнин-Самарин и генерал Линденер считали недостаточным одного полка для похода на Брасово и поджидали прибытия Ряжского полка генерала князя Горчакова. За слабые действия против мятежников Квашнин был уволен от службы; на место его назначен бригадир (переименованный в действительного статского советника) Василий Иванович Воейков. В тоже время, по высочайшему повелению, прибыл в Дмитровск для усмирения крестьянского бунта, фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин. Первым действием фельдмаршала было отправить в Брасово заседателя Калугина с высочайшим манифестом о покорности с предложением выдать зачинщиков мятежа. Крестьяне отказались от покорности и самому Калугину угрожали убийством. Заключительный ответ Калугину дал Савенков: "если фельдмаршал на-лицо и действительно желает видеть нас, то пусть сам пожалует к нам в гости!" В Брасове, как видно не доверяли прибытию фельдмаршала, а на полк Линденера смотрели, как на подкупленный со стороны помещика. Тогда, с вечера на 13-с февраля, был отдан приказ по полкам к походу на Брасово. В виду опасности, Чернодыр предлагал на сходке встретить фельдмаршала с хлебом-солью, но Савенков настоял на сопротивлении. В течение роковой ночи скакали гонцы из Брасова по селам и деревням Апраксинского имения, призывая всех спешить на помощь. Многие из жителей Брасова, Лубошева и деревни Сныткиной вывозили свое имущество в дубровы, чтобы спасти его от пожара. Крестьяне соседних сел сходились в Брасово с земледельческими орудиями... Но, около полудня 14-го февраля, войска обложили Брасово и отрезали сообщение с ним окрестных жителей. В это время по селу раздавался непрерывный набат; крестьяне наполняли собою колокольню, церковь, кровли господского дома, амбаров и собственных изб; по улицам стояли мужчины с кольями, рогатинами и т.п. орудиями. Въехав в село, фельдмаршал обратился к бунтовщикам с последним увещанием. Тогда, во главе толпы человек в двести, выступил с образом в руках Фрол Астахов, кланялся до земли князю и молил его о пощаде. Фельдмаршал велел им стать в стороне и не соединяться с мятежниками, а в столпившихся на господском дворе около него приказал сделать залп из пушек и единорогов, заряженных ядрами и картечью. При первых выстрелах, толпа, изъявившая пред тем покорность, со словами: "умрем все вместе!" оставила свое место и направилась к бунтующей массе у господского дома. Линденер с эскадроном гусар врезался в толпу бунтовщиков, но получил удар дубиною и свалился с лошади; упали подле него и двое гусар. Тогда фельдмаршал сам повел Ряжский полк по улицам села к господскому дому, а артиллерии приказал действовать картечью. На гром пушек крестьяне отвечали криком: "стреляй!" и при этом все крестились. Сбитые со своей позиции картечью, они бросились на фронт, но были встречены ружейным огнем. От действия пушек запылали дома (во время штурма сделано было 33 пушечных выстрела и 600 из мелкого оружия); крестьяне падали мертвыми и ранеными; укрыться было некуда... Бунтовщики побросали колья и на коленях просили помилования. Пальба прекратилась в 3 часа по полудни. Фельдмаршал отдал приказ тушить пожар и подбирать убитых и раненых и отыскивать главных зачинщиков мятежа (в циркуляре Воейкова, разосланном по губерниям от 16-го февраля, значилось: убитыми на месте 34 человека, рaнеными 86 человек; сгорело 13 домов). Чернодыра нашли в погребе, а раненый Савенков с трудом добрался до своего двора и был взять оттуда. Оказалось, что на барском дворе были и пушки, но ими никто не думал пользоваться при штурме. Козачковский немедленно приступил к допросам. На другой день, 15-го февраля тела убитых брошены были в одну общую яму, над которою сделана была надпись, что "здесь лежат преступники против Бога, Государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечем, по закону Бога и Государеву". 16-го февраля губернатор Воейков с двумя эскадронами гусар Линденера был в деревне Ивановой и истребил до основания дом Чернодыра. С покорившихся крестьян взята была присяга с подпискою на верность своему помещику. 3-го апреля Палата подписала приговор о наказании бунтовщиков: 1) Емельян Чернодыр и Федор Савенков получили по 25 ударов кнутом в городе Орле и по 75 таких же ударов на месте своего преступления; затем им вырезали ноздри, поставили на лице штемпельные знаки и сослали в Сибирь на вечные каторжные работы; 2) Степану Ястребенкову, Матвею Хрулькову и Николаю Зубову дано по 50 ударов кнутом со ссылкою в работу; 3) десяти менее преступным назначено по 25 ударов на месте жительства без ссылки; 4) 18-ти крестьянам, в том числе и отцу Чернодыра (за то, что он не удержал своего сына от злодейства), назначено жестокое наказание плетьми. Савенков, Ястребенков и Зубов не перенесли наказания и скоро умерли. Андрей Кузинъ, долго скрывавшийся в Брянских лесах, вместо того, чтобы ехать в Петербург с прошением от апраксинцев, впоследствии был наказан 50 ударами кнутом и, по вырезании ноздрей и поставлении штемпельных знаков, сослан в каторжные работы. В Брасово возвратился управляющий Мусорин.
Радогощь принадлежала княгине Наталии Петровне Голицыной, вдове князя Владимира Борисовича Голицына. Управляющим в ее имении был Степан Яковлевич Свинцов, который жестоко наказывал провинившихся крестьян; обыкновенная расправа его состояла в том, что, раздев виновного наголо и привязав за руки и за ноги к железным кольцам на полу, он велел сечь его до бесчувствия; такая мера взыскания нередко повторялась им до трех раз: при чем, после каждого приема, больные места вспрыскивались и поливались водкою. Повод к мятежу Голицынских крестьян был подан на Кокоревском винокуренном заводе. Сюда, 16-го января 1797 года, приехали из деревни Пигаревой, Трубчевского уезда, два крестьянина - Иван Михайлов Щербак и Егор Кулаков и сообщили о желании апраксинцев сделаться государственными. Услыхавъ о томъ, подмастерье винокура Иван Максимов Куркин из села Дерюгига, 27-ми лет от роду, тотчас остановил работы в заводе и повел своих кочегаров в село Кокоревку. Там немедленно пристали к Куркину, мастеровые кожевенного завода, прудники, плотники, пильщики, столяры; они разбили контору, пожгли дела, разломали денежный сундук и вынули из него 6 мешков меди и 4 серебряных рубля. Скоро та же толпа с Куркиным во главе произвела такие же опустошения в самой Радогощи, и убила управляющего Свинцова, избила многих дворовых, а некоторых бросила в тюрьму. Тело убитого Свинцова бунтовщики опустили под "скрыну". Впоследствии, опасаясь, чтобы начальство не разыскало труп управляющего, Куркин приказал, в ночное время, достать его багром из-под скрыни, отвести подальше от села, вниз по течению реки Нерусы, и там опустить в прорубь (подле деревни Кокиной). Исполнявшие это приказание крестьяне получили от Kyркина в награду два ведра господской водки. Успехам Радогощского восстания способствовало, между прочим, то обстоятельство, что уездное начальство было занято успокоением Брасовцев, которые арестовали исправника Монса и не пустили его в Радогощь. Куркин не раз приезжал в Брасово и познакомился с Чернодыром, который в свою очередь посещал Куркина до трех раз; они гуляли в Брасове на свадьбах, пили вино и говорили друг другу: "погуляем теперь, пока не пришел наш конец!" По примеру апраксинцев, отправлены были ходатаи в Петербург и от крестьян Голицынских. Между тем Орловский губернатор Квашнин-Самарин прибыл в Радогощь с полком Линденера и увещевал жителей выдать мятежников. Крестьяне отказались, и ударили в набат. Губернатор не отважился прибегнуть к оружию и выехал с полком из Радогощи; вместе с ним удалились из села некоторые мещане и других сословий люди, не принимавшие участия в возмущении. В Радогощи в это время было в сборе до 2 тысяч крестьян, вооруженных одинаково с брасовцами. Был слух, что, по второму набату, в Радогощь спешили крестьяне и из Апраксинскрго имения; а конюх Плещивчик, остановивший толпу из 300 человек на пути к Радогощи, когда там находился полк Линденера, был высечен в конторе по приказанию Куркина. Губернатор списывался с Куркиным из города Дмитровска и требовал, чтобы он выпустил заключенных им из тюрьмы; но тот не соглашался. По выступлении полка, в Радогощи решено было отправить новую депутацию в Петербург; в состав ее вошли: Григорий Щербак, брат жадинского старосты, Марко Паршин и хромой из села Бочарова Игнат Драгунов. Последнего выбрали на тот конец, что "он удобнее пройдет к Государю под предлогом милостыни"... Их провели до Брасова, а оттуда они должны были ехать на наемных подводах. Но уже приближалось время законного возмездия для всех бунтовавших в Радогощи. Назначенный на место Квашнина-Самарина губернатор Воейков, не дожидаясь прибытия Ряжского полка, явился в город Дмитровск, где стоял полк Линденера, и немедленно отправил в Радогощь высочайший манифест с требованием полной покорности. Когда этот манифест читали в церкви, то старик Тимофей Головач назвал его фальшивым, а певчий Афанасий Игнатьев добавил, что "он печатался в Орле"... Куркин, неоднократно и свободно списывавшийся с Квашниным, послал письмо с двумя крестьянами и конюхом к Воейкову, но посланные были задержаны. Из этого Куркин заключил о решительных действиях губернатора, и разослал приказы о сборе крестьян со всей вотчины. По набату в селе Жадине староста Паршин собрал 110 человек; к ним по дороге в Радогощь присоединились крестьяне из других деревень с косами, пиками и дубинами. Но в это время Воейков с полком Линденера успел уже обложить Радогощь; подходившие к селу крестьяне были охвачены гусарами и частью попали в плен, а частью разбежались в разные стороны. Остановившись близь села, губернатор потребовал чтобы жители его выслали Куркина и Щербакова с прочими бунтовщиками, и сами немедленно явились бы к нему с повинною. На это требование жители ответили, что "повеления губернаторского они не слушают, а полк де пришел против них по подкупу"... Тогда полку отдано было приказание вступить в самое село. Часть крестьян встретила губернатора у своих домов с покорностью, а большинство укрепилось на господском дворе. Против них направлены были орудия. От пушечных выстрелов скоро запылали строения; барский дом, контора, хлебный магазин и крестьянские дворы были в огне. В виду пожара и смерти, бунтовавшие доселе крестьяне пришли в ужас, побросали колья и косы, все, что имели в руках, и пали на колени, прося пощады. Во главе их стоял крестьянин Сергей Аггеев (из села Литижа) с ковригою хлеба... Прекратив военные действия, Воейков распорядился тушением пожара и арестом зачинщиков восстания. Куркина с 20 его сообщниками отыскали в каменной башне над церковным алтарем. Это происходило 10 февраля. Большинство бунтовщиков легло на месте; их тела зарыли при въезде в Радогощь, где теперь волостное Правление. Главные зачинщики мятежа потерпели жестокое наказание. Иван Куркин, Иван Щербак, Степан Бухорин и Евфим Костин были два раза казнены кнутом: в Орле им дали по 25 ударов, а в Радогощи по 75; кроме того им велено вырезать ноздри, поставить штемпельные знаки на лице и сослать в каторжную работу вечно. Четырем крестьянам: Желдыбину, двум Крюковым и Трусову дано по 75 ударов кнутом с вырезанием ноздрей и ссылкою в каторжную работу навсегда. 8-ми преступникам, в том числе и старику Головачу - по 50 ударов кнутом с ссылкою в работы, 20 менее виновным - по 25 ударов кнутом с оставлением на месте жительства. 55 человек высечено жестоко плетьми. 89 арестантов (в числе и мать Куркина) выпущены из острога со строгим внушением. Четыре человека: Бухорин (100 ударов), Желдыбин (75 ударов), Игнатьев (75 ударов) и Драгунов (50 ударов) не перенесли наказания и умерли после казни, происходившей в Радогощи 20 апреля. Куркин выдержал казнь, но скоро потом умер (в Орловской тюрьме). Местом казни в Радогощи служила площадь против церкви. Исправник Монс наблюдал за точным исполнением наказания. На место убитого Свинцова управляющим назначен был Туркин.
Не одни крестьяне оказывали сопротивление законным властям и военным командам; часто сами помещики не признавали над собою власти присутственных учреждений и готовы были оказывать им оружейное сопротивление. Так, когда Вотчинная Коллегия приказала отдать Елецкой помещице Вороновой крестьян помещицы Казначеевой в селе Жерновом, то Провинциальная Канцелярия не могла исполнить этого определения. Губернатор отправил прапорщика Воронежского батальона Анисимова с командой для отобрания от Казначеевой присужденных крестьян. Прапорщик взял еще с собою понятых; но на дворе Казначеевой нашел до 60 крестьян, вооруженных цепями, дубинами, насаженными напрямик косами и даже ружьями. При этом сын Казначеевой, прапорщик Иван Михайлович, требовал, чтоб Анисимов отпустил своих людей с честью, а своим кричал, чтобы они не слушались уговаривателей и принимались бы скорее за ножи и прочее оружие… Наезды помещиков на имение своих соседей были делом обычным; причем драки всякий раз сопровождались увечьями и убийствами для крестьян. О том, каким истязаниям подвергались крестьяне от своих господ и их управляющих, мы не будем говорить. Предания об этом еще живо сохраняются в памяти простонародия. Скажем только, что обращение помещика Орлова в сельце Анненском со своими крепостными людьми не было единственным в Орловской губернии.
Между прочим, о помещике Орлове следователи донесли Орловскому губернатору Яковлеву, что "они открыли крепостного его человека, другой год закованного в стенной цепи и что цепи, железа, рогатки и колодки суть наименьшие и обыкновенные наказания, употребляемые им в маловажных приговорах, в других же случаях наказания сии изобретаются им таким обдуманным свирепством, что без содрогания и выразить не возможно".
Под таким напором страстей - своеволия, хищничества, грабительства и всякого насилия пришлось жить нашим предкам в XVII и XVIII веках. Ужели-ж вместе с некоторыми, всегда недовольными настоящим, мы будем жалеть о потере прошлого, старого, "золотого" времени? Теперь люди, наслаждаясь внешним спокойствием и полным обеспечением своей личности, сами создают себе несчастья в похотях своего сердца, удаляют себя от царства Божия и лишаются внутреннего мира; а тогда было не так: в то время на тех, кто желал воспитывать в своем сердце мир Божий, обрушивались губительные страсти совне, увлекая за собою слабых и не утвердившихся на пути спасения в бездну погибели... Как не легко бывает идти против течения, бороться с огнем: так трудно было удерживаться нашим предкам против напора обуревавших их страстей. Мы можем и должны сожалеть о старом, прошлом времени, но только по отношению к тем невзгодам, какие оно представляло для тружеников в вертограде Божием. Да, велики были искушения для наших предков на пути к вечному спасению! Поистине, "царствие Божие нудится", и только "нужницы", т.е. искушенные тернистым путем жизни, безропотным перенесением скорбей и напастей, достойны бывают сделаться его гражданами!
"Очерки религиозно-нравственного состояния Орловского края до учреждения в его пределах самостоятельной епархии".
Напечатано в журнале "Орловские Епархиальные Ведомости", № 9, 1884 год.
