Брянский край

ЕМЕЛЬЯН ПУГАЧЕВ В КЛИМОВОЙ СЛОБОДЕ

  Наверное, caмый спорный вопрос климовской истории, это вопрос о том, был или не был в Климовой слободе донской казак Емельян Пугачёв, предводитель самой крупной крестьянской войны против крепостничества?
  Одни историки уверенно утверждают что был, а вторые - с не меньшей уверенностью, что не был. Для позиции сторонников характерно, что пребывание будущего предводителя крестьянской войны в монастыре – это не просто эпизод из бурной жизни молодого казака, а чуть ли не ключевой момент в подготовке к восстанию. Этой версии, кроме профессиональных историков, в романе "Емельян Пугачев" придерживался писатель Вячеслав Шишков. По основной версии именно в монастыре, в среде старообрядцев возникла у Пугачёва мысль провозгласить себя царём "Петром Фёдоровичем" (или эту мысль ему там внедрили).
  Что за свое короткое царствование Петр III не только прекратил преследования старообрядцев, но и облегчил участь значительной части крепостных крестьян (монастырских) – это старообрядцы и крестьяне помнили хорошо по всей России; климовцы вдобавок могли вспомнить и защиту царём интересов малороссийского козачества. Имя погибшего и малоизвестного лично "доброго царя" как нельзя лучше подходило для самозванства - недаром самозванных "Петров III" было больше, чем любых других самозванных самодержцев, вместе взятых.
  Однако были версии и иного плана, по которым Пугачев был агентом Турции или её союзницы Франции, и именно в Покровском монастыре получил солидную денежную поддержку от своих зарубежных хозяев на открытие "второго фронта" - Россия в это время вела войну с Турцией.
  Подобные версии - это даже не плод выдумок нынешних российских журналюг, а перепевы фантазий французских писак времен восстания Пугачева, которые сочиняли также сказки о "благородном" происхождении Пугачева из высших придворных слоев.
  То, что Пугачев не принадлежал к придворной знати, Екатерина знала и сама, поэтому смело шутила с Вольтером и Гриммом о "маркизе" Пугачеве; но версию о связях пугачевцев с иностранными державами все-таки указала следственной комиссии проработать. Когда оказалось, что никаких связей восставших с заграницей не найдено, никакого французского или турецкого золота-серебра не было и в помине, то эту версию Екатерина рассматривать всерьез перестала, как и слухи об участии в восстании иностранных колонистов. Это, тем не менее, не помешало ей в письме официальному руководителю следствия М.Волконскому написать: "...При сем прилагаю я выпись из письма князя Барятинскаго из Парижа. Я почитаю сие за сущее авантюрьерское вранье, сложенное как словами, так и на письме единственно для того, чтоб от кого-нибудь выманить денег. Однако, как ничего не должно пропустить мимо ушей, что до сей материи касаться может, то сие посылаю к вам, дабы оно сообщено было к прочим делам, до сей материи касающимся".
  Перед тем как рассмотреть две главные версии по существу, напомним несколькими штрихами историю Пугачёва в той части, которая связана с предполагаемым климовским эпизодом его жизни.
  Емельян Иванович Пугачёв родился в 1742 году в «доме деда своего» в станице 3имовейской, на Дону, в той самой, где за сто лет до него родился Степан Разин. Отец и дед его были рядовыми небогатыми казаками; в 17 лет Емельян начал казацкую службу, а через год женился. Через неделю после свадьбы Пугачев на три года ушел на войну с Пруссией. На войне он проявил "отменную проворность", был взят полковником Денисовым в ординарцы. Однако за то, что во время суматохи ночного боя молодой казак упустил одного из коней полковника, по приказу Денисова Емельян был бит "нещадно плетью". Пугачёв участвовал во многих сражениях, но "был ничем не ранен".
  После окончания семилетней войны в 1762 году Пугачёв вернулся домой, прожил дома около полутора лет.
  "Потом командирован я был в числе ста человек в Польшу при есауле Елисее Яковлеве. А пришед туда, та команда принята была в свое ведомство господином генералам Кречетниковым. Служба наша в то время состояла: выгонять из Польши российских беглецов, кои жили тамо в разных раскольничьих слободах. А как таковых множество собрано было, то генерал Кречетников отправил нас, донских казаков, при афицерах в город Чернигов, где беглецы и отданы были в ведомство тамошнему коменданту". Эта командировка происходила в 1766-1767 годах, и не исключено, что во время этой командировки Пугачев бывал и в Климовой слободе. Но вероятность этого не высока, особенно на обратном пути - дорога с Ветки в Чернигов пролегает далеко от Климовой слободы.
  В 1768 году началась война с Турцией, Пугачёв опять на войне. Отважный казак в полку Кутейникова участвовал в ряде сражений, получил младший офицерский чин хорунжего, но заболел и вернулся домой на лечение. Частые войны отрывали казаков от дома, от хозяйства, военная служба всё больше становилась похожей на бесправную солдатскую каторгу.
  Пугачев пытался уйти в отставку, но его не пустили. Емельян навестил в Таганроге свою сестру, бывшую замужем за казаком Павловым. В Таганроге новопоселенным казаком жилось тяжело, их переформировывали в гусар, то есть, в обычных солдат. Пугачев помог зятю Павлову бежать за Дон – а это уже грозило им казнью. Но путей на Терек Павлов не нашел, вернулся назад, был арестован и выдал Пугачёва как своего помощника. С этого момента для беспокойного казака начинается скитальческая жизнь, аресты сменяются побегами.
  В конце концов, после нескольких побегов, скитаний и арестов беглый казак направился по известному маршруту беглых старообрядцев в Малороссию и на Ветку.
  Вначале Пугачёв заехал в слободу Черниговку Валуйского уезда, в которой были поселены выведенные из Польши раскольники (по-видимому, во время "первой ветковской выгонки", так как во время второй выгонки старообрядцев на Дон и на Украину уже не поселяли, а поселяли преимущественно в Сибири). Возможно, что среди жителей слободы были и климовцы - по преданиям, во время первой "ветковской выгонки" досталось и климовским старообрядцам; то, что слобода называлась Черниговкой, довольно явно намекает, что переселенные жители были связаны с Черниговщиной.
  "Здесь ... Пугачев искал человека, который бы свез его казачьей команде. Ему указали на раскольника Ивана Коверина. С пасынком его Алексеем Ковериным Пугачев и отправился в путь. Дорогой он заявил Алексею, что собственно не к команде он едет, а хочется ему пожить для Бога, да не знает он, где бы сыскать богобоязливых людей. Алексей свез его на хутор к раскольнику Осипу Коровке, из Кабаньей слободы Изюмского полка".
  На допросе в Яицком городке 16 сентября 1764 года, сразу после ареста, Пугачев рассказал: "А как я, хотя и не раскольник, да вижу по скаске Коровкина, что способ для свободного прожития целой век хорощ жив у него три дни, с сыном ево приехал в Стародубской монастырь, где живут все раскольники и беглым тут великой притон. Тут сказал я о себе, что беглой же донской казак, и жил у раскольнического старца 15 недель, и выспрашивал где бы лутче прожить. На то старец отвечал: "Путче де не можно, как итти в Польшу, а оттуда вытти на фарпосты, объявиться выходцом, взять указ, где хочешь поселиться, и туда проехать, а со временем де можешь и жену свою, хотя воровски, к себе достать и жить целой век спокойно". Почему с тем же сыном Коровкина между фарпостов в Польшу проехали, и по скаске объявленнаго старца в слободу Ветку приехали. В оной слободе живут все раскольники, всякаго сорту люди. Побыв в той слободе три дни, оставя товарища своего Коровкина в оной, сам пошол пешком в Россию с тем чтоб сказаться так, как научон".
  На допросе в Москве 4 ноября 1774 года Пугачёв уточнил, что "по приезду в Стародубскую Климову слободу, Коровка спросил тутошнего незнаемого ему жителя, где живёт поп Михайла, и оный житель сказал, что поп Михайла живет в Стародубском монастыре, куда они и поехали. И сыскал там оной Коровка того попа, однако ж его, Емельку, прежде отвёл к старцу Василию, у коего они и жили оба недель с пятнадцать. Оному ж Василию рассказал и о побеге своём з Дону, И оной Василий сказал: "Здесь много проходит всяких беглых, и отсюда только нужно провесть чрез заставу, а там де пойдут на Ветку и, придя на Добрянский форпост и скажутся выходцами, так де им с форпоста и дают билеты, куда кто пожелает на поселение".
  "Сведав, что застава перешла в другое место», старец провёл Пугачёва и Антона Коровку через границу, вывел их на тропинку, ведущую к Ветке...".
  В Добрянке после шестинедельного карантина Пугачев получил 12 августа 1772 года из рук майора Мельникова паспорт. Этот паспорт удостоверил лекарь Андрей Томашевский и написал каптенармус Никифор Баранов.
  Казалось бы, о чём спорить? Есть показания самого Пугачева, какие могут быть сомнения? Разве что в том, как они добирались из Покровского монастыря на Ветку: один раз Пугачев показал, что они с Коровкой "между фарпастов в Польшу проехали", а второй, что "старец провёл Пугачёва и Антона Коровку через границу, вывел их на тропинку, ведущую к Ветке...".
  Однако в истории не всё бывает просто. У противников тоже есть веские аргументы, и тоже от самого Пугачёва, который на завершающем этапе следствия переменил свои прежние показания и нарисовал другую картину своего пребывания в Малороссии.
  18 ноября 1674 года после очной ставки с Осипом Коровкой, отцом Антона Коровки, Пугачев заявил, что о ряде событий до перехода им границы и о том, что старообрядцы "давали ему деньги", "показывал ложно", "будучи в страхе", а в Синбирске - боясь наказания, ибо как стали его стегать, то и не знал, кого бы ему оговаривать". На допросах же в Москве до очной ставки он "не отменил свои ложные показания", "боясь уже показать разноречие".
  Далее Пугачев рассказал свой путь на Ветку: "Из Кременчуга поехали в местечко Крюково ... наняли того же местечка жителей трех человек за шесть рублей, чтоб проводили их за границу мимо заставы, кои их в Польшу в один день и проводили. И потом пошли на Ветку. Побыв в Ветке неделю, Коровку оставил тут. А сам пошел на Добрянку и, явясь на форпост, отослан в карантин".
  Какому же показанию Пугачева верить? В любом суде полным полно случаев, когда подсудимые дают не те показания, которые они могли бы дать, а те, которые кому-то выгодны. Более того, чистосердечные признания в судах - это скорее исключение, чем правило. "Сталинская школа фальсификаций" - отнюдь не единственный пример оговоров и самооговоров. Во время следствия Пугачёв менял свои показания не только по этому эпизоду, так что слова Пугачева (и других действующих лиц нашей истории) необходимо каждый раз проверять по всей совокупности известных фактов.
  Придется нам опять, как и в случае с Решиловым, попробовать заняться расследованием дела через сотни лет после событий. Но прежде чем углубиться в этот исторический детектив, я должен признаться, что при подготовке первого издания этот вопрос авторам не представлялся особенно интересным, поскольку нам казалось совсем не важным, где провел 15 недель скитаний Емельян Пугачев. Тогда мы изложили наиболее популярную версию, тем более, что первые показания после ареста Пугачева показались нам более весомыми.
  Но, изучая более широкий круг материалов, обнаружилось много странных моментов, не очень заметных на первый взгляд, но создающих ощущение, что дело не в определении "правильной" версии перемещений Пугачева, а в выявлении более важных исторических обстоятельств, связанных, в том числе, со старообрядчеством вообще и с Климовой слободой и Покровским монастырем в частности.
  Поэтому начнём расследование по порядку, не забывая при этом особенности характеров главных действующих лиц этой истории. Кроме Пугачева, вторым главным действующим лицом была сама Екатерина II. На следствии и суде она выступала не просто как правительница России, а и как бесспорная руководительница следствия: вначале она поставила перед следствием главные задачи, а на его заключительном этапе руководила следственными мероприятиями непосредственно (хотя и не публично). Поскольку у Екатерины в этом деле были интересы не столько личные, сколько государственные, то необходимо изучить и важные для того времени политические моменты, которые определяли (или могли определять) ее деятельность.
  Цель Екатерины на первом этапе следствия – получить как можно больше информации, причем, в основном, по двум вопросам: были ли у Пугачева вдохновители и соучастники из-за рубежа или среди российских политических сил, и была ли связь у Пугачева с наследником престола Павлом? Абсолютная нелегитимность царствования делала Екатерину очень чувствительной в вопросах о возможных претендентах на престол. Всем известно, что она приложила массу сил и средств, чтобы уничтожить не только безумного царя Ивана Антоновича (имевшего юридические права на престол), но даже самозванку "княжну Тараканову" (никаких прав не имевшую). Её страхи по этому поводу были так велики, что даже жён и малолетних детей Пугачева она подвергла навечному заключению.
  Такая же судьба чуть не постигла и мальчишку, обитавшего при штабе Пугачева: "Не забудьте спросить: о Голштинское знамя, и кто тот мальчик был, катара го он прочил на место великага князя, и где тот мальчик, - сказывают: сержантской сын". От мальчишки отстали только тогда, когда убедились,что он сын повешенного пугачевцами илецкого казака Портнова, и при штабе Пугачева исполнял роль "сына полка".
  На втором этапе следствия (примерно с середины ноября) Екатерина уже думала о том, каким образом преподнести восстание Пугачева для широкой публики, в том числе иностранной. На этом этапе её уже интересовала не истина, а её сокрытие (той части, которая была ей не выгодна). Поэтому линия следствия на заключительном этапе была кардинально изменена.
  Если на первых допросах следователи проводили поиск вдохновителей, помощников и исполнителей "злодеяний" (в первую очередь, из раскольников), а также подкупленных чиновников, то после 18 ноября "главные виновники" были определены (назначены) - яицкое казачество и "злодей" Пугачёв. И такое изменение линии произошло не по объективным данным следствия, а по воле "главного следователя" - Екатерины. К сожалению, материалы переписки Екатерины со следователя и содержание ее бесед со следователем Потемкиным остаются неизвестными - Потемкин и другие следователи не оставили по этому поводу воспоминаний, а всю переписку со следователями Екатерина велела уничтожить - факт сам по себе знаменательный.
  18 ноября Пугачев вдруг отказывается от всех обвинений в адрес старообрядцев, а на очных ставках просит у них прощения за оговор. В свою очередь, следствие, даже если в показаниях по этим эпизодам остается путаница (например, по поводу паспортов, а также о том, где и кому Пугачев косил сено перед попаданием в Добрянку), этими вопросами особо не интересуется, а часть свидетелей так и не вызывается (не только старец Василий или Михаил Калмык из Покровского монастыря, но и те жители Крюковой слободы, которые якобы перевозили Пугачева с А. Коровкой за кордон). Не запрашивались и свидетели с Ветки, которая в это время была уже на российской территории.
  Следует учесть, что старообрядцы, привлеченные к следствию, имели время и возможность сговориться и проводить общую линию. Аресты Филарета, Щелокова и других старообрядцев в Казани и на Иргизе дали возможность подготовиться остальным - тем более, что арестованные никого не выдали и ничего не рассказали, кроме того, что было уже известно и отпираться от чего было бессмысленно. Старообрядцы отказывались от показаний, которые бы указывали на их тесную связь с Пугачевым. Но поскольку отрицать сам факт связи было бы глупо, то старообрядцы признавались по мелочам: Коровка признался в том, что дал Пугачеву пять рублей, а другие – что давали ему харчи в дорогу, или поменяли ему усталую лошадь на свежую, или давали милостыню в казанской тюрьме ...
  Главное изменение линии следствия было в том, что из раскольников перестали делать организаторов и вдохновителей восстания. И надо прямо сказать - это было не самовольное желание местных дворянских властей. Наоборот, местная дворянская власть с подозрительностью относил ась ко всякому инакомыслию, и её мало волновало, виноваты раскольники или нет: в селе Архангельском под Пензой местных раскольников наказали просто потому, что они раскольники. То, что следователем по делу Пугачева и руководителем расправы над крестьянами в селе Архангельском были братья Панины - не случайное совпадение, а отражение настроений в дворянской среде.
  Екатерина в это время не была заинтересована в обострении внутриполитической обстановки; то, что восстание Пугачева приобрело размах крестьянской войны, было вызвано резким повышением эксплуатации крестьянства со стороны дворян. При том, что массовые казни и расправы над восставшими она предотвратить не могла и не хотела, она по возможности пыталась ограничить наиболее острые проявления дворянской реакции. В том числе Екатерина не хотела ссориться с раскольниками и изменять политику привлечения в Россию бывших беглецов. Кроме того, в это время в старообрядчестве появились первые течения по примирению если не с правящей церковью (каковой в то время как самостоятельной организации не существовало; вместо выборного патриарха во главе Синода стоял назначаемый чиновник - Обер-прокурор), а с правящей верхушкой, то есть, поиски того, что было названо впоследствии единоверием. И хотя первые официальные контакты по этому вопросу между старообрядцами и правительством состоялись через несколько лет после крестьянской войны, но подобные предложения, видимо, уже зрели как в среде старообрядчества, так и в правительственных кругах.
  В письме М. Волконскому 1 января 1775 года Екатерина писала: "... Пожалуй, помогайте всем внушить умеренность как в числе, так и в казни преступников. Противное человеколюбию моему прискорбно будет. Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем". Поверенным Екатерины стоило больших трудов уговорить членов суда, настроенных, как и все московское дворянство, на многочисленные и жестокие казни восставших, смягчить приговоры. Известно также, что по тайному указанию Екатерины Пугачев и Перфильев были казнены не мучительным четвертованием, а "простым" отсечением головы, а для дворянской публики был разыгран спектакль с якобы оплошностью палача ... Кстати, из сподвижников Пугачёва, удостоившихся "чести" быть проклятыми православной церковью, только с яицкого казака Перфильева, старообрядца, не была снята анафема.
  Конечно, Екатериной двигало не человеколюбие, а трезвый политический расчет: мнение просвещенного Запада и нежелание излишнего обострения внутреннего положения. Осенью 1775 года Екатерина II писала генерал-прокурору А.А. Вяземскому, что жестокость по отношению к крестьянам может вызвать "бунт всех крепостных деревень" ... "если мы не согласимся на уменьшение жестокости .. то против нашей воли сами оную возьмут рано или поздно".
  Но для понимания того, что и когда говорил Пугачев, уяснение только интересов Екатерины явно недостаточно. Пугачев, хотя и был деморализован предательством казацкoй верхушки, был отнюдь не тем человеком, которому можно было навязать что-угодно; во время следствия он пытался проводить ту же линию, которой придерживался в жизни.
  Следует также иметь в виду, что основными источникам сведений о жизни и деятельности Пугачева являются материалы следствий, в первую очередь, его показания. Следственные документы никак нельзя отнести к беспристрастным источникам; по степени воздействия со стороны Екатерины показания Пугачёва можно разделить на три части: допросы в Яицком городке Мавриным; допросы в Симбирске и Москве (до 18 ноября) и допросы в Москве после 18 ноября. Особняком стоят материалы первого, казанского, судебного дела - при том, что воздействия Екатерины на эти документы не было, но другие воздействия определенно были (о них - чуть позже).
  Черновики допросов имеют следы правок, причем местами - существенных. Поскольку неграмотный Пугачев сам письменных показаний не давал, тексты допросов (кроме допроса Маврина в Яицком городке), несут также заметные стилистические искажения, инородные вставки, "скругления" и канцеляризмы.
  Выяснение личностных особенностей действующих лиц начнем с Пугачёва, тем более, что в его жизни они играли решающую роль. Из уже известных обстоятельств его жизни и руководства восстанием мы видим, что слова Екатерины из письма Вольтеру от 22 октября 1774 года: "Он не умеет ни читать, ни писать, но это человек крайне смелый и решительный" вполне справедливы. Но эта характеристика явно недостаточна для понимания поведения Пугачева.
  Смелых и решительных казаков (и вообще восставших) было немало, но надо прямо сказать, что не всякий смелый и решительный человек готов объявить себя императором "Петром Федоровичем" и стать во главе восстания.
  Для этого необходимо быть авантюристом, способным действовать по принципу "или пан, или пропал": "А шол на то: есть ли удастся чем поживиться, или убиту быть на войне – вить все я заслужил смерть, так лутше умереть на войне". Не удалось бы Пугачеву многого сделать, не будь он вдобавок и искусным артистом, разыгрывающим свои роли в зависимости от обстоятельств, и даже в какой-то мере фанфароном, который "ради красного словца не пожалеет и отца".
  К моменту, когда он согласился стать самозваным императором, Пугачёв уже имел опыт самозванства. "С начала казацкой военной службы ему, по его же словам, "отличным быть всегда хотелось". Однажды, показывая товарищам свою действительно хорошую саблю, он заявил, что она подарена ему крёстным отцом ... Петром Великим!"
  Дополняют этот образ и другие штрихи. Осипу Коровке Емельян врал, что в Кременчуге у него осталось серебро и платье, так как при возвращении его из под Бендер их якобы не пропустили вследствие чумы, и что возле Бендер населяются новые слободы и жить там свободно. По дороге из Ветки Пугачёв рассказывал о том, что он богатый купец, побывавший в Царьграде (Константинополе) и в Египте. Ещё более нагло он врал, когда: "... в городке Яицке подговаривал казаков бежать на реку Лобу, к турецкому султану, обещая по 12 рублей жалованья на человека, объявляя, что у него на границе оставлено до 200 тысяч рублей да товару на 70 тысяч, а по приходу их де паша даст им до 5 миллионов ...". И это далеко не всё. Красочным, но фантастическим рассказом о болезни и встрече с беглыми крестьянами на Куме, о находках там золота он прикрывал реальную, документально подтвержденную поездку на Терек, где казаки его выбрали атаманом, а власти в Моздоке арестовали.
  Интересующие нас версии о маршруте на Ветку и о пребывании там Пугачёв излагал каждый раз по-разному (иногда разнобой усиливался и показаниями других лиц). Попробуем в них разобраться.
  Из протокола допроса Пугачева в Симбирске: "Коровкин объявил, чтоб он шел в раскольничей монастырь на Ветку, и с ним вместе отпустил туда ж своего сына Антона, потому что он знал писать фальшивые паспорты. Пугачев напротив того говорил, чтоб итти на поселение в Бендеры, и, наконец, склонив на свое мнение показаннаго Антона, пошли вместе. Спутник злодея написал паспорты как себе, так и Пугачеву, с которыми бы можно было им пробраться до Бендер. На дороге, проведав они, что туда без печатных паспортов никого не пропускают, возвратились на Ветку. По словам Коровки был он там несколько времяни, наимался на сенокосы, готовясь выработанными деньгами итти к Добрянску ...".
  Эта версия по маршруту гибридная - в ней есть и короткая поездка под Бендеры, и достаточно долгое пребывание на Ветке (под Веткой Пугачев вполне мог иметь не только саму Ветку, но и Покровский монастырь, церковь которого была вывезена из Ветки и часто называлась ветковской).
  В этой версии несколько странным является упоминание в последнем предложении Коровки; Антона Коровку никто не допрашивал, а его отец с Пугачевым ни на Ветке, ни в Симбирске не был. Можно было бы предположить, что это описка, и вместо Коровки нужно читать Пугачёв; но поскольку Осипа Коровку допрашивали по этому делу в Москве, то, похоже, симбирский протокол корректировался позже, уже в Москве. Дело в том, что Пугачев на обратном пути был у Коровки, и тогда мог рассказать ему о работе на сенокосе; кроме того, об этом отцу мог рассказать и Антон Коровка, застрявший в Добрянке и осенью вывезенный домой отцом.
  Из расчета времени следует, что косить Емельян климовские луга мог не так уж долго, в июне, поскольку в начале июля был уже в карантине в Добрянке. Если допустить, что Емельян до приезда в Покровский монастырь ездил за своими пожитками в Крюково, то он мог быть в Покровском монастыре не все 15 недель с марта, а меньше; весной он вполне мог пахать, сеять или заниматься другим крестьянским трудом в Климовой слободе или в монастыре (своей земли у монастыря, правда, не было). Что абсолютно неправдоподобно чтобы неугомонный Емельян 15 недель бездельничал в разговорах со старцем. Тем более, кто бы в монастыре задаром стал кормить молодого здорового казака?
  Кстати, в Добрянке он тоже мог попасть на сенокос; на допросах в Симбирске и в Москве (4-14 декабря) Пугачёв утверждал, что в Добрянке он вместе с беглым солдатом Логачёвым подрабатывал у купца-старообрядца П. Кожевникова и строил баню у "косоротова" купца Крылова. Однако добрянские купцы Кожевников и Крыловы не подтвердили показаний о том, что Пугачев работал на них, а Крыловы заявили, что вообще Пугачёва никогда не видели.
  Несколько отличающаяся версия изложена так: "У Пугачева не было паспорта, но Коровка послал с ним сына, дав ему свой паспорт. Пугачев вместе с сыном Коровки отправился в Кременчуг, оттуда в Крюков и далее к Елизаветинской крепости. Oднако по дороге они узнали, что никаких поселений под Бендера нет, и решили ехать в Стародубские слободы. Приехали они сначала в Климову слободу, затем в стародубский монастырь, к старцу Василию".
  Показания по паспортам также не сходятся, как и по маршрутам. Пугачев 18 ноября ещё раз подтвердил свои показания о фальшивом паспорте, но в тот же день, после очных ставок с Коровкой, отказался от своих показаний. В то же время Осип Коровка утверждал, что дал Пугачеву паспорт, выданным ему осенью 1771 года в Изюмской провинциальной канцелярии, а по справке Валуйской воеводской канцелярии Антон и Осип Коровка получили паспорта там 13 мая 1772 года.
  Есть и более раннее признание Пугачева об этом периоде его скитаний, отличающееся от изложенных выше: "Бежал великим постом сего 72 года в слободу Ветку за границу, жил там недель 15, явился на Добрянском форпосте, где сказался пришедшим из Польши, и в августе месяце, высидев тут 6 недель в карантине, пришел в Яицк ..." - эти показания давал Пугачев после ареста в Малыковке в конце 1772 года.
  Раньше мы говорили, что без опыта и самозванства и авантюризма казак Пугачёв не был бы атаманом Пугачёвым.
  К этому же авантюризму можно отнести и отношения Пугачёва со старообрядцами. Как уже видно, в то время он с ними общался достаточно тесно. В своей "Истории Пугачева" Пушкин не раз называл его раскольником.
  Однако Емельян, по признанию его жены Софьи, по рождению и воспитанию был православным: "Веру содержал истинно православную; в церковь божию ходил, исповедовался и святых тайн приобщался, на что и имел отца духовного, Зимовейской же станицы священника Федора Тихонова; а крест ко изображению совокуплял большой с двумя последними пальцами". Сам Пугачёв на допросе в Яицком городке говорил: "А как я, хотя и не раскольник ... ". Следует отметить, что во время восстания Емельян ничем старообрядцев не выделял; хотя сам он в православные церкви не захаживал, но православных церквей и попов он не только не разорял, но даже назначил попа комендантом Татищевой крепости.
  Беглого казака выдавать себя за старообрядца заставили жизненные обстоятельства, ибо, во-первых, старообрядцы тогда были реальной организованной силой (хотя в значительной мере и тайной), а, во-вторых, Емельян по своей природе и воспитанию был человеком общественным, не желавшим и не умевшим сидеть в своем углу. То, что казаки на Тереке выбрали его своим атаманом и ходатаем по защите своих интересов совсем не случайный факт в его биографии.
  Посмотрим ещё раз на контакты Пугачева со старообрядцами, тем более что, получив материалы первого допроса Пугачева, его высокопоставленные следователи Потемкин и Панин сразу обратили внимание на неоднократные пересечения жизненного пути Пугачева со старообрядцами.
  Неоспоримый факт соприкосновения Пугачева со старообрядцами - это его участие во "второй ветковской выгонке"; однако его возможные знакомства в старообрядческой среде во время этой кампании из-за отсутствия соответствующих источников остаются неясными.
  Второй факт, к сожалению, тоже малоинформативный - посещение Черниговки по пути на Ветку. Скорее всего, Черниговка тогда была одним из пунктов сбора беглецов на Ветку.
  Знакомство с Осипом Коровкой и его помощь по переправке Пугачёва по хорошо освоенной старообрядческой "тропе" на Ветку (с фальшивым или чужим паспортом) также неоспоримы. Пугачев с его сыном Антоном в качестве спутника и провожатого, достиг либо старообрядческого Покровскоro монастыря в Климовой слободе (по одной из версий) или местечка Крюкова (по другой версии), а затем Ветки. Получил он при этом в Добрянке паспорт как старообрядец и направление на жительство в старообрядческую Мечетную слободу на Иргиз.
  По дороге на Иргиз он опять встречался с Осипом Коровкой и со старообрядцем станицы Глазуновской А. Кузнецовым, который якобы советовал Пугачеву бежать на Кубань, но не в одиночку, а с бунтующими Яицкими казаками.
  Затем в Мечетной слободе Пугачёв встречался со старообрядческим игуменом Филаретом. Филарет якобы поддержал его план увода яицких казаков на Кубань, куда при Петре I ушла часть донских казаков, участников восстания Булавина ("некрасовцы").
  Пугачёв поехал на разведку на Яик: "... уходил на время в Иргизские скиты; оттуда, в конце 1772 года, послан был для закупки рыбы в Яицкий городок, где и стоял у казака Дениса пьяного, но на обратной дороге по доносу был арестован. В Казани, где он под арестом ждал утверждения приговора, Пугачёв по рекомендации Филарета связывался с казанским купцом-старообрядцем Василием Щелоковым, которому рассказал, что сидит по ложному доносу "за старую веру".
  Хотя некоторые историки писали, что "Щелоков обещaл помочь "ревнителю старой веры" из донских казаков, но особoй активности не проявил"; или "Щелоков отнесся довольно небрежно к просьбе Филарета и ничего не сделал в пользу Пугачева", но в показаниях яицкого казака М. Кожевникова перед самым началом восстания говорится, что при побеге из Казани "... часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его [Пугачёва] снова ...".
  Семьсот рублей тогда - деньги большие; к тому же необходимы были деньги и на кибитку, на которой Пугачев совершил побег. Для сравнения можно указать, что дом самого Пугачёва был продан на вывоз его бедствующей без средств женой за 24,5 рублей; оброк крепостного крестьянина, например, села Архангельского из-под Пензы, составлял 2 рубля в год, и его повышение до 3 рублей уже разоряло крестьян.
  Очевидно, что при работах на Арском поле, куда выводили колодников, в том числе Пугачева, либо при сборе подаяний такую сумму собрать было невозможно. В то же время известны признания Пугачева о том, что он насобирал подаяний около тридцати рублей (кроме тех, что у него украли в тюрьме).
  "В оное же содержание под караулом, по порядочной моей жизни, от подаяния собрал я, сверх пропадших у меня денег, около или больше тридцати рублей. Что много у меня сих денег было, то ни от чего другова, как, по хорошей моей тогда жизни, многия на имя подавали; некоторые вдруг по рублю и больше, и спрашивали при подаче имянно: "Кто де здесь Емельян Пугачев? Вот де ему рубль".
  То есть, к нему приходили совершенно незнакомые люди и передавали ему деньги; такой способ снабжения Пугачева деньгами похож не столько на сердечное доброхотство, сколько на удачный конспиративный прием. Его соузникам, даже местным, таких подаяний не поступало.
  Нашим читателям следует представлять, что семьсот рублей серебром - это и немалый вес, более пуда; золотые монеты были легче, но в обиходе встречались редко; недавно появившиеся бумажные ассигнации еще не пользовались популярностью у простого народа, и, кстати говоря, имели размеры примерно с современный машинописный лист ... в любом случае хранить большие деньги при себе в тюрьме было невозможно: если Пугачев не утаивал, куда он на самом деле дeвaл пожертвованные ему деньги, то из его рассказа следует, что часть собранных денег у Пугачева украли в тюрьме.
  Практика говорит, что во все времена удачные тюремные побеги без помощи извне - большая редкость. При этом внешняя помощь нужна качественная; мало верится в то, что пятнадцатилетний сын сообщника по побегу Дружинина мог купить для этого лошадь, телегу и организовать побег. Кстати, деньга на побег Дружинин получил от Пугачева.
  В этой связи интересна судьба беглого солдата-охранника Г.А. Мищенкова. После побега вместе с Пугачёвым в конце лета он поселился в Черкасской слободе на Кинели (под Самарой), а вот его дальнейшая судьба неизвестна. Похоже, что этому соучастнику побега удалось замести следы; а это вряд ли бы удалось, если бы у беглого солдата не было порядочных денег на фальшивые документы, поездки и отступные.
  Поскольку об обстоятельствах побега из Казани казак Кожевников мог узнать только от самого Пугачева, рассказавшего о проплате семисот рублей часовому, то, скорее всего, Пугачев, привравший о стоимости организации побега, вряд ли соврал о том, как он был организован. Известно, что в кибитке, запряженной парой лошадей, Пугачев приехал на Таловый Умет. В любом случае, подкупали ли участники побега и их покровители Мищенко и кого-нибудь ещё, или Пугачеву удалось склонить к побегу сообщников уговорами и обеспечить побег собранными пожертвованиями, но без денег, переданных старообрядцами, и в тяжелых колодках убежать Пугачеву не удалось бы.
  О том, сколько стоил побег, можно оценить из показаний Пугачева в Москве: "Провожатому ж за ним в Синбирск червонных ни одного не давывал, а только было у него денег мелких один рубль денежек и полушек, то как умышлял он оных провожатых обмануть, чтоб они его отпустили, то, в санях лежа, сунул одному из них молодому провожатому, завернув в бумашку дватцать копеек в руки, и сказал: "Вот вам червонныя, только, пожалуйте, отпустите меня". Сие зделал он с тем вымыслом, дабы они, польстясь оными деньгами, его, как то было ночное время, не разсмотря что то были медные деньги, из саней выпустили.
  Как же по провозе на санях увидели провожатые его, что это мелкие деньги, а не червонные, то его не отпустили, припеняв ему при том: "Что де ты нас обманываешь?".
  Из этих показаний следует, что, во-первых, Пугачев был мастером блефа - имея двадцать копеек, пытался выдать их за двести рублей; а, во-вторых, если бы у Пугачева было при себе двести рублей, то подкупить на них сопровождающих было вполне возможно.
  В Симбирске за освобождение из тюрьмы шел разговор уже о трехстах рублях - но их у Пугачева тоже не было. Однако известно, что в Казани по указанию губернского секретаря А. Аврамова с него сняли ручные кандалы, а тяжелые ножные кандалы заменили на легкие. По словам Пугачева, такое послабление обошлось в 20 рублей (якобы из тех, что хранились у Филарета - или за деньги Щелокова). Пугачев по этому вопросу явно темнил: то, что он не оставлял денег у Филарета, ему было известно лучше всех. Возможно, что сам Емельян передал деньги чиновнику; а вот получить он их мог и от Щелокова, и от Филарета - но не лично, а через третьи руки (как он их получал, мы уже показали). Можно предположить, что Аврамов получил не только "барашка в бумажке", но и точные пожелания, что необходимо отразить в протоколе: протокол допроса Пугачева написан так, как донской казак точно не мог рассказать; это совершенно не его стиль (к протоколу мы вернемся чуть позже).
  При допросах Щелоков не отказывался от того, что он просил чиновников освободить Пугачева как страдающего за старую веру (просьба - дело ненаказуемое); но купец категорически отрицал дачу взятки. После крестьянской войны во время рассмотрения пугачевской дела Аврамов сам попал под следствие за самовольное снятие кандалов; хотя он и был потом освобожден, но из службы его исключили.
  Само по себе снятие кандалов не было целью общения с чиновником; разговор шёл о большем - об освобождении, но для того, чтобы продаться, необходимо, чтобы кто-то хотел мог подкупить: если Емельян только хотел подкупить, да не мог то возможности подкупить чиновников были только у старообрядцев. Но кроме возможности, у старообрядцев должен был быть и определенный интерес.
  И вот это наиболее интересный момент во взаимоотношениях между Пугачевым и старообрядцами - то, что у них было такой интерес, вполне ясно из следствия в Казани. Старец Филарет и купец Щолоков - не простодушные казаки или крестьяне, это люди опытные, и на сказки Пугачева о том, что он страдает просто за веру, поддаться не могли - они знали, за что схватили Пугачева (а Филарет даже сам помогал его хватать).
  Стало быть, у них была какая-то более веская причина для помощи осужденному. И в этом - самая большая загадка, не раскрытая ни царским следствием, ни историками.
  Зачем старообрядцам был нужен донской казак - отважный, смелый, находчивый, непоседливый, авантюрный? Уж, наверное, не для монастырских бдений. Без особенных фантазий можно предположить, что Пугачев мог пригодиться в роли тайного посланца старообрядцев.
  А вот какие тайные миссии он мог выполнять - это уже из другой оперы, это по части истории старообрядчества. Автор в данной книге не берется анализировать обстоятельства того времени, однако известно, что старообрядческие посланники под видом купцов или странников перемещались по всей России.
  При этом похоже, что такую миссию Емельян уже выполнял по пути из Ветки на Иргиз; возможно, именно поэтому старообрядцы и пытались вызволить Емельяна из тюрьмы: во-первых, выручать своих людей - заповедь любой серьезной организации; во-вторых, освободить Пугачева могли и для того, чтобы он не проболтался. То, что Пугачев во время ареста по первому делу неоднократно связывался с Филаретом, Щелоковым и другими старообрядцами и рассказывал о немалых деньгах, которые он якобы оставил у Филарета - это, скорее всего, не просто блеф, но и намек старообрядцам, что им надо раскошелиться и вызволить его из тюрьмы.
  Но одного желания освободиться также было недостаточно: у чиновника должны быть достаточно веские зацепки для освобождения, иначе ему самому не избежать наказания. И таких оснований в деле было достаточно.
  Пугачева привезли в Казань 4 января, когда там не было, по-видимому, Филарета, и точно не было Щелокова, и поместили в губернскую тюрьму. По словам Пугачева, "Не помню же, в какое точно время, только долго спустя, призвали меня к секретарю, как ево зовут, - не знаю, которой и велел читать малыковской допрос. Как же в том допросе написано было то самое показание, в чем Мечетной слободы жители на меня доносили, и чего я точно не знаю, и отнюдь в том в Малыковке не признавался, то я и тут говорил, что в оном управителю не признавался, а для чего на меня тот в самом деле неправильной допрос управитель отважился в Казань прислать, - не знаю, и настоял крепко в произнесенных мною точных словах. Секретарь же, не чиня мне никакого письмяннаго допроса, а только плюнул, и приказал с рук збить железа, а потом он же, призвав к себе лекаря, велел осмотреть: не был ли я чем прежде наказан. Когда же лекарь раздел донага и увидел, что был сечен, а не узнал, чем, и спрашивал: "Конечно де ты, Пугачев, кнутом был наказан, что спина в знаках?" На то я говорил: "Нет де, не кнутом, а сечен только во время прускаго похода по приказанию полковника Денисова езжалою плетью, а потом через малыковского управителя терпел пристрастной распрос под батогами". И так послали меня опять в свое место, где содержался. Как уже сказано, что допроса мне тут письмяннаго зделано не было, то я никакой нужды и не имел кого просить, чтобы вместо меня руку к допросу прикладывал".
  То есть, о допросе в Казани Пугачев в Яицком городке утверждал, что он письменным не был, и что он был "долго спустя". Но на официальном протоколе стоит дата отнюдь не "долго спустя" - 7 января, то есть, через три дня после приезда в Казань, а первый краткий допрос был еще раньше - 5-го января. Это наводит на подозрение, что дата в протоколе либо просто ошибочная (описка) и допрос был значительно позже, или протокол вообще писался задним числом (или переписывался и подменялся), дату взяли наугад.
  При этом следует отметить, что кроме аргументов в виде "барашка в бумажке", у самого следователя могли быть сомнения в серьезности доноса на Пугачева. Старого воробья на мякине не проведешь. Аврамов мог посчитать донос слишком фантастическим и малодоказательным. В самом деле, может ли нормальный человек, тем более - опытный следователь, поверить в россказни бедного донского казака про двести тысяч рублей денег, да товаров на семьдесят тысяч, да ещё в пять миллионов рублей от турецкого паши, который собирается не своё, донское, а чужое, яицкое казацкое войско в Турцию увести? Пьяная похвальба при одном не очень надежном свидетеле - вот и все доказательства. В самом деле, не было очных ставок ни между Пугачевым и Филипповым, ни между Пугачевым и Пьяновым. Поскольку сам Филиппов казаком не был, то агитировать его к уходу на Кубань в составе яицкого войска смысла было мало.
  И что нормальный чиновник будет делать по такому "дохлому" делу? Плюнет от злости, как сказал Пугачев на первом, самом откровенном допросе в Яицком городке, что ему такое дело подсунули, и будет спускать его на тормозах. Тем более, что такие указания по просьбе Щелокова поступили и от губернатора - опять же, если верить словам Пугачева, но уже на допросе в Симбирске: "А чрез несколько времяни он к нему в тюрьму приходил еще и сказал, что просил губернатора (В "потемкинском" экземпляре протокола слово "губернатора" зачеркнуто, а взамен него написано: "по обещанию своему судей"), которой велел помедлить, а секретарю обещано им 20 рублей. Тогда открыл он, злодей, Щолохову, что оставил деньги свои у Филарета и что из оных заплатит ему обещанные 20 рублей секретарю. Притом он Щолохова, чтоб постарался склонить купно к прозьбе о свободе его, Пугачева ...".
  То есть, речь шла уже не просто о смягчении наказания, а вообще об освобождении Пугачева. И Аврамов на такой ход событий намекал: "Будет, мой друг, время" … Если бы казак Емельян не стал невероятной игрой случая руководителем крестьянской войны, то слова Пугачева остались бы в истории пустой болтовней, а его "казанское" дело пылилось в судейских архивах.
  Но губернатор Брандт в ситуации, когда в Петербурге очень неравнодушно рассматривались дела о яицких казаках, посчитал более выгодным показать свое служебное рвение, чем получать взятку. 21 марта в Сенат ушло донесение, в котором, обстоятельно изложив материалы дела (в обвинительном ключе), губернатор высказал мнение о наказании Пугачева: "учиняя наказание кнутом", сослать его "на вечное житье в Сибирь".
  С этим моментом следствия связан, несомненно, другой момент, который мог существенно изменить судьбу подследственного - протокол допроса Пугачева в Казани сводит все его мотивы к чисто религиозным исканиям.
  "В Польшу же он в прошлом 772-м году из жительства своего, из 3имовейской станицы, побег учинил с тем намерением, чтоб быть там в раскольническом монастыре, состоящем в близости от слободы Ветки. Но как по приходе в сию слободу он нашол, что бывшия в сем монастыре раскольническия чернцы все разошлись по разным местам, и тот монастырь совсем опустел, то сего ради, пожив в той слободе немногое время, возвратился в Россию чрез Добрянской фарпост. А в Польшу прошол он Стародубовскаго ведомства чрез деревню Климову, потому что оная деревня от польской границы состоит в близости, и как в Польше живущия, так из сей деревни и других окрестных жительств обыватели имеют способ ходить в Польшу между фарпостов потаенными местами. Умыслу ж он, Пугачев, ко вреду России никакова не имел, и подлинно бежал в Польшу для пребывания в раскольническом монастыре".
  Этот протокол вызывает немало споров. Во-первых, на допросе в Яицком городке Пугачёв вообще отрицает факт своего письменного допроса в Казани, а также отрицает вообще факты, изложенные в доносах Филиппова и докладной малыковского управляющего. Рассматривая текст протокола, можно Пугачеву поверить - в протоколе допроса все изложено так гладко и умно, как Пугачев сказать бы не смог; у протокола совершенно не тот стиль, что в других протоколах допросов, даже таких приглаженных, как московские и симбирские. В протоколе Аврамова все сводится к религиозным делам, донос Филиппова по существу не отражается. А поскольку Пугачев был неграмотным, то Аврамову для подписания протокола он был вовсе не нужен; все необходимые сведения от Пугачева он получил при устном опросе и осмотре его лекарем и палачом.
  На примере Аврамова (если предположить, что он действительно был взяточником - а продававшихся и подкупаемых в этом деле и без него было достаточно) видно, что Екатерине приходилось иметь дело не только с классовым врагом, но и внутри правящих классов опоры были гниловаты; Пушкин сказал блестяще: "От канцлера до последнего протоколиста все крало и всё было продажно. Таким образом развратная государыня развратила свое государство".
  Как только Пугачев попал под следствие, он начал писать письма Филарету с просьбой прислать деньги, 470 рублей, которые он якобы оставил у Филарета, и помочь с освобождением. Что в этих письмах было правды, а что - явный блеф и шантаж со стороны Пугачева - разобраться сложно. По материалам следствия похоже, что таких денег у Пугачева не было. На поездку в Яик за рыбой Пугачев выпросил у Филарета "лошадь и денег, поехали в Яицкой городок для покупки себе и Филарету рыбы". А возвратясь в Мечетную слободу, согласясь с хозяином своим, Косовым, купили еще в Мечетной слободе у приезжих мужиков в долг 4 воза рыбы. И поехал я для продажи оной рыбы в Малыковку".
  Но факт остается фактом - побег Пугачёва произошел именно тогда, когда стало известно, что в Петербурге "дохлое" дело не только утвердили, но сделали его ещё более "дохлым". В определении генерал-прокурора Сената А.А. Вяземского Пугачеву вменялось, помимо побега в Польшу, "тем больше за говоренные им яицкому казаку Пьянову ... возмутительных вредных слов, касающихся до побегу всех яицких казаков в Турецкую область …" - при том, что Пугачеву не только не делали очных ставок с Пьяновым, но и самого Пьянова не допрашивали (он скрывался). К тому же Ветка после первого раздела Польши по соглашению от 4 января 1772 года отошла уже к России и была уже формально на российской территории; форпост под Злынкой был уже "пережитком прошлого" и готовился к перебазированию ближе к новой линии границы.
  После побега из казанской тюрьмы до начала восстания явных контактов Пугачёва со старообрядцами немного, и они связаны со старообрядцами не как с религиозной организацией, а как с представителями недовольного яицкого казачества.
  Теперь попробуем разобраться в некоторых обстоятельствах действий и слов Емельяна, связанных с его отношениями со старообрядцами.
  То, что Осип Коровка дал Емельяну свой паспорт и направил на Ветку с ним своего сына не кажется особенно странным. Пугачев умел хорошо говорить и убеждать, легко входил в доверие к людям; а вот что был за человеком Антон, сказать точно трудно. Судя по всему, Антон самостоятельности особой не проявлял, маршрут поездки не определял и в поездке следовал за Пугачевым. По каким причинам Антон остался на обратном пути в Добрянке - неизвестно, но известно, что отцу пришлось за ним осенью туда ездить и забирать домой. Интересно то, что три года спустя после казни Пугачева Антон, чтобы избежать рекрутского набора, стал подговаривать крестьян к побегу "за Яик-реку к государю Петру Третьему императору, который там с генералом Емельяном Пугачевым находится". За этот немыслимый бред на Антона донесли, а потом он был сослан в Тобольскую губернию на тридцать лет на поселение. Представляется, что у Антона не все было в порядке с головой, и тогда понятно, почему Пугачев отделался от него в Добрянке а отец скрывал его от допросов по пугачевскому делу. Антон мог наплести такого, что в Сибирь загремел бы с битой спиной и отрезанными ушами и сам, и других мог подставить - следственная комиссия психиатрических диагнозов не ставила ...
  Каким путем добирались беглецы до Ветки, сколько времени там были, и что они там делали?
  По первой версии они сразу же попали на Ветку, Емельян там пробыл 15 недель, на форпосте сказался пришедшим из Польши и пришел в Яицк ... То есть, по первой версии, следователю расспрашивать о 15 неделях в Польше и о его странствиях до Яицкого городка было нечего, да он и не расспрашивал.
  А расспросить, наверное, было о чем. Во-первых, о странном противоречии в обстоятельствах по пути Пугачева из Добрянки в Малыковку. С одной стороны, Пугачев якобы добирался на Яик, собирая подаяния. С другой стороны, "по пути Пугачёв распространял слух, что он богатый купец, побывавший в Царьграде (Константинополе) и в Египте".
  Каким бы ни был Пугачев фанфароном, но собирать милостыню и распространяться о громадных богатствах - это уже ни в какие ворота не лезет. То, что у Пугачева громадных богатств не было - это очевидно; но вот то, что он пробирался на Яик только на подаяниях - это маловероятно. К тому же, есть и ещё одна версия - помощь "добрянского купца Кожевникова, который, узнав, что они идут на Иргиз, поручил им передать поклон отцу Филарету". То, что на последнем допросе Пугачев отказался от своих показаний о помощи со стороны старообрядцев, а они так же отрицали какую-либо заметную помощь отнюдь не убедительные доводы (О. Коровка подтвердил лишь пожертвование 5 рублей, другие старообрядцы утверждали, что помогли лишь харчами). Старообрядцы, привлеченные по делу Пугачева, вполне могли задолго до начала процесса сговориться о показаниях - у них на это было достаточно времени, и они прекрасно понимали, что по делу Пугачева их могут допросить. Можно предположить, что рассказы о подаяниях необходимы были Пугачеву для того, чтобы скрыть истинные источники имевшихся у него средств. А вот откуда у бедного казака они появились? Только ли из-за простой благотворительности купца Кожевникова? Как известно, Емельян из Добрянки добирался до Иргиза вместе с беглым солдатом Логачёвым, от которого он в Малыковке отделался. При этом спутник Пугачёва оказался без средств и был вынужден "продаться" в рекруты, вернуться опять на солдатскую службу, от которой уже раз бежал. Можно предположить, рассматривая исходный и конечный пункт их маршрута: Ветка и Иргиз, что Пугачев вёз что-то из Ветки старцу Филарету, а Логачёв был нужен Пугачеву в качестве прикрытия (или для безопасности) - а потом необходимость в нём отпала.
  Мы не будем гадать, что привез Пугачев Филарету, кроме привета от купца Кожевникова, но известно, что встреча с Филаретом у Пугачева состоялась. Встретиться с Филаретом ему советовали раскольники Кожевников и Коровка?" (на обратном пути Емельян и его попутчик Логачёв навестили его в Черниговке. Однако известно, что в Филаретовском скиту Пугачев жить не захотел, а остановился у жителя Мечетной слободы. Тем не менее, Емельян получил от игумена задание съездить в Яицкий городок за рыбой.
  Почему Пугачев не остановился в раскольничьем скиту? Наиболее правдоподобное объяснение - из соображений конспирации, чтобы "не засвечивать" скит. Как уже говорилось выше, Филарет якобы поддержал его план увода яицких казаков на Кубань и направил Пугачева на разведку на Яик (кстати, тоже под видом купца).
  Как известно, его спутник по поездке на Яик Филиппов выдал властям его разговоры с яицкими казаками о переселении в Турцию. Но кто задержал Пугачёва в Малыковке? "... Раскольник Емельян Иванов был найден и приведен ко управительским делам выборным Митрофаном Федоровым и Филаретова раскольничьего скита иноком Филаретом и крестьянином Мечетной слободы Степаном Васильевым с товарищи".
  Вот это уже кажется странным. По заданию Филарета он едет в Яицк, а по возвращении им же хватается и сдается властям, при этом на допросе Пугачев ничего на Филарета не показывает! Очевидно, что Пугачев на следствии по этому делу старался скрыть все обстоятельства, в первую очередь, связанные со старообрядцами; отпирался от всех уличающих показаний, ссылаясь либо на то, что говорил спьяну, либо признаваясь только в том, что рассказывал историю ухода "некрасовцев" на Кубань.
  А теперь попробуем нарисовать возможную картину происшедшего, вспомнив о тайной разведывательной службе у старообрядцев и их системе противодействия властям.
  О том, что Семен Филиппов может донести на Пугачева, Пугачеву (и/или его соучастникам) стало ясно, когда Филиппов по дороге отстал от Емельяна. Свой донос Филиппов должен был сделать властям Мечетной слободы или Малыковки. Вряд ли такой донос остался бы неизвестным местным старообрядцам. Замять донос власти (даже подкупленные), не могли - рискованно. А вот взять процесс под свой контроль старообрядцы могли. Для этого достаточно было опередить Филиппова и отвести подозрения от старообрядцев и Филарета лично – сдав Пугачёва. Впоследствии Филарет именно помощью в захвате Пугачёва подчеркивал свою лояльность властям.
  Пугачёву взамен за молчание старообрядцы могли обещать помощь в вызволении из заключения и в разработке системы поведения на следствии (поведение Пугачева на следствии было осторожным - он ни о чем не проболтался и от всего, что можно, отпирался). Во-вторых, они могли оговорить доносчика Филиппова.
  Интересный факт, не привлекший особого внимания историков: доносчик Филиппов, хотя и был впоследствии даже поощрён Сенатом двумястами рублей, до получения награды просидел под караулом два года и был освобожден только после казни Пугачева! Необходимо поднять, если они сохранились, судебные документу по этому делу. Возможно, они прольют ясность на странную судьбу Филиппова.
  Историки рассматривают побег Пугачева из Казани за три дня до прибытия утвержденного в Петербурге решения суда как случайность. Но не слишком ли много чудесных случайностей в этом деле? "Узнав случайно, что в Казань прибыл заказывать иконы старец Филарет, Пугачев сумел передать ему письмо, прося защиты и помощи. У Филарета в Казани был знакомый купец Щелоков, но он был как раз в это время в Москве. Уезжая в свой скит, Филарет оставил Щелокову письмо ...".
  Как может тюремный узник случайно узнать, что в город случайно приехал Филарет? Заключенные и стража только и болтают о приезде старцев за иконами?
  Не очевиднее ли другое? Филарет специально под благовидным предлогом приехал за несколько сот верст в Казань и легко нашел узника там, где он должен быть - в тюрьме. А уж организовать "случайную утечку информации" о своем приезде дело очень простое. Главное - не светиться. И так же случайно Филарет пишет письмо купцу, которого нет в городе в этот момент - но у которого в случае провала есть железное алиби.
  Предложенная старообрядцами и принятая Пугачевым версия была весьма умной. Как мы уже говорили, обвинение Пугачева было слабым. Только потому, что власти были перепуганы недавним бунтом яицких казаков, казанские власти Пугачева решили наказать плетьми и ссылкой в каторжные работы "за побег его за границу в Польшу и за утайку по выходе его оттуда в Россию о своем названии, а тем более, за говорение возмутительных и вредных слов, касающихся до побега всех яицких казаков в Турецкую область".
  Основание по первой части у приговора было сомнительное - по царскому указу беглым разрешалось вернуться в Россию, и своего имени при переходе границы Пугачев не скрывал; а по второй части, видимо, была слаба доказательная часть, поскольку неизвестно, были ли у обвинения другие свидетели, кроме Филиппова. Поэтому у Пугачева (и его сообщников) были веские основания ждать из Петербурга более мягкого наказания (возможно, что и в Петербурге старообрядцы пытались повлиять на решение Сената). Но 6 мая 1773 года в Петербурге решение суда утвердили; из-за обычной бюрократической волокиты судебное решение прибыло в Казань лишь в начале июня.
  Секретная почта старообрядцев действовала, по-видимому, быстрее, поэтому побег Пугачёва был организован вовремя. Кем? Ясно, что только старообрядцы могли помочь с побегом. Но вот с какой целью был организован побег? Хотели ли тем самым старообрядцы освободить Пугачёва для достижения каких-то своих целей? Или, не доверяя ему, хотели откупиться от потенциального доносчика?
  Думается, что на эти вопросы ответить уже нельзя без больших фантазий, поскольку начавшийся через три месяца бунт - крестьянская война, смешала планы и Пугачева, и раскольников.
  Но опять же интересный факт: старец Филарет, находившийся под арестом в Казани, был вместе с другими узниками освобожден во время взятия города восставшими. После своего освобождения Филарет был доставлен в ставку Пугачева, после чего бесследно исчез. Вопрос о том, что стало после встречи с Пугачёвым с ключевой фигурой по связям Пугачёва со старообрядцами, остается пока нерешенным.
  Хотя разумных вариантов не так уж и много: либо Пугачёв помог Филарету скрыться, либо он с ним расправился. Если бы у Пугачёва были основания расправиться с Филаретом, то у него не было причин делать это тайно. Поэтому более вероятна первая версия: Филарет по поддельным документам тайными старообрядческими тропами бежал в те места, где мог скрываться без риска быть опознанным. Поиски Филарета продолжались до самой казни Пугачёва, но они оказались безуспешными.
  Возвращаясь к вопросу о том, был или не был донской казак Емельян Пугачёв в Климовой слободе и Покровском монастыре, с большой долей вероятности можно утверждать, что Пугачёв был в Климовой слободе и Покровском монастыре весной и летом 1772 года, что он имел тесные (в том числе и тайные) связи со старообрядцами. Но намерения объявить себя царём "Петром Федоровичем" возникли у Емельяна только на Яике, а восстание яицких казаков, переросшее в стихийную крестьянскую войну, пошло по своим законам. Повлиять на широкомасштабную крестьянскую войну не могли ни старообрядцы (даже если бы у них такие планы были), ни сам предводитель восстания Пугачёв.