Брянский край

Заметки о прошлом станционного поселка Дубровка, Н. Лелянов, 1928 год

  Забытые времена.
  Т. М. 3-ов - самый первый поселенец на том месте, где теперь раскинулся наш торговый поселок Дубровка. У кого как не у него можно повыведать о давних забытых днях рождения и роста поселка. Я и три моих ученицы местной школы направляемся к нему. Близ дома на лавочке сидит этот дед с соседом, беседуют. Подходим. Начинать тут надо со смешка, с прибаутки. Я нахожу нужный тон, спутницы мои берутся за листки, и беседа начинается. Понятно, что беседа - не песня, по нотам не споешь, иногда и вперед забежишь, - иногда и вновь вернешься обратно, но в конце-концов что-то получается...
  Дубровка - поселение не старое, целиком порождено оно железной дорогой, и преданий старинных, поверий не смогло еще здесь сложиться. Было время, когда все огромное пространство от базара по Садовой улице до клина деревни Федоровки, от этого клина до мельницы, что на Сеще, реке, оттуда вдоль реки до самый нашей школы младших групп, а дальше за Сещу к Давыдчичам, деревне Дубровке и прилегающим землям - принадлежало одному человеку, князю Засекину. В куске этом было свыше 800 десятин земли, но была у князя земля и в деревне Пеклине, на юге волости, десятин, может быть, 350, всего, значит, до 1200 десятин. Князь владел землей и в других местах, был он богат и знатен и жил не то за границей, не то в одной из столиц, а может быть, в каком-либо из имений своих. Бурмистры, управляющие правили барскими землями и деревнями княжьим именем. В Давыдчичах был когда-то и барский дом, и большие дворовые постройки-службы, и сад десятин восемь (от Аршиновского сада до самой церкви). К тому времени, как прошла дорога, о барских хоромах уже и помину не было, не было и сада, а оставались лишь какие-то, наполовину заброшенные остатки служб. В 1861 году освободили крестьян, книжьи дела, видимо, пошатнулись: пришлось продать часть земли какому-то Друле, и уже у Друле отчуждала железная дорога землю под полотно, и первые поселенцы покупали ее для себя. А сам Друле поселился на том месте, где теперь «совхоз» понастроил построек, но скоро почему-то продал землю Русанову, богатому орловскому купцу-мукомолу, а тот - тому самому В-скому, которого революция выгнала не только за пределы этого поместья, но и за пределы Республики.
  Обширные пространства когда-то запаханной, а потом по неизвестным причинам заобложенной земли, перелески и лишь кое-где, как к Федоровке, сплошные сосновые леса - вот что было в год поселения первого основателя поселка на том месте, где теперь идет современная жизнь Дубровки. Золотые головки зверобоя да метелки мелкого чернобыльника, что в нашем крае идет на веники, широко пестрели и ершились на сегодняшних пыльных улицах, на дворах и огородах. Где все это?... Что осталось от этого большого леса к Федоровке и Студенцу? - Все съела дорога. Сперва студенецкий клин пошел на срез, а потом площадь эта расширилась, и нынешнее Осмолово - лишь жалкие остатки былых сосонников. По этим местам пролегало несколько проселочных дорог. От Федоровки ездили по праздникам в Давыдчиченскую церковь богу молиться федоровцы (ныне Центральная улица), а из Давыдчичей и деревень по ту сторону реки Сещи в базарные дни тянулись деревенские возы к Рогнедину, большому торговому селу соседней губернии, селу, раскинувшему свои торговые связи на широкую округу. Там - била жизнь, торговцы бойко зазывали молодух купить обнову, ухарски в воскресный день повизгивала гармошка, а здесь рос чернобыл, золотился на солнце зверобой. Барьер железной дороги своротил вправо направление этой проезжей дороги, раньше она шла по тому месту, где теперь стоит каменная лавка, в которой какое-то заготовительное учреждение складывает товар. Если прибавить, к этим дорогам проселочную на Немерь да поворот на Зимницкую слободу, то вот и все старинные пути сообщения.
  Дорога строится.
  Так текла тихо в узких берегах жизнь, мирно цвели каждое лето зверобои... Но крушение крепостного права вызвало к жизни много нового, оно дало ей сильный толчок вперед, оно рушило старый уклад и среди мирных забытых уголков вдруг заставляло сильно биться пульс.
  После наделения крестьян землею, где землемеры не всегда забывали и себя, в условиях русской жизни возник и начал разворачивать свою работу новый институт самоуправления – земство - орган, где искали себе опору новые силы русского общества, связанные с промышленным развитием России. Промышленные круги и земства видели что украинский, волжский и сибирский хлеб имеют плохой сток к Балтийскому морю, где живет жадный до дешевого хлеба иностранный купец. Эти 60-ые и 70-ые годы были годами лихорадочного железнодорожного строительства и строительных спекуляций. Уже через три-четыре года после создания земства, последнее принимает участие в стройке то той, то другой железнодорожной линии. Некоторое участие оно приняло и в акционерном обществе по постройке железной дороги Орел-Витебск, которая обещала играть такую большую экономическую роль. Закипела работа.
  В 1867 году были произведены изыскания и утвержден проект, а в следующем уже ходили от участка к участку паровозы и вагоны, груженые людьми, землею, шпалами, рельсами и прочим строительным материалом. На всем пространстве, которое отмечается на карте ровной черной линией железнодорожного пути Орел-Витебск, засуетилось, задвигалось, застучало всеми стуками большое народное дело. Огромные партии местных крестьян, еще не успевшие позабыть барщины и окрика помещичьего бурмистра, давнишние специалисты грабари-гжатчане, из Смоленской губернии, мосальцы из Калужской губернии, наконец, бурлаки, появившиеся откуда-то с тех мест, где небо сходится с землей, с широкой Волги, по которой они до этих дней тянули с песней проклятую баржу вверх, к Рыбинску - сотни, тысячи новых пришлых людей усеяли эту узкую ленту земли, вспоили ее своим потом и многие, многие удобрили телами своими эти укрепленные откосы. Бесчисленные надсмотрщики, десятники, подрядчики, техники, инженеры командовали то меньшими, то большими, смотря по чину, массами этого люда. Дорога взята была на стройку акционерной компанией с Губониным во главе, и, по обычаю, сдавалась отдельными участками подрядчикам, а те уже вели все дела за свой страх и риск. На участке Рославль-Брянск работало, вероятно, не меньше 1000-1500 человек. По всей намеченной линии раскинулись сколоченные наспех дощатые бараки, где казарменной жизнью жили строители дороги, рабочие.
  Все новые и новые куртинки золотого зверобоя падали под ударами заступа, кончился сладкий сон чернобыла: пришел человек. Кабатчик Юдка. Торговый и промысловый человек имеет хороший нюх: он издали учует поживу. Все эти тысячи копошившихся в земле людей должны быть накормлены, снабжены самым необходимым и, к несчастию, в первую голову водкой. И тут коммерсанты и коммерсантики всех мастей и величин густым роем окружили ковыряющих заступом спавшую землю людей. Они делали полезное дело, дело снабжения необходимым дороги, но, ясно, они делали и золотые дела собственного обогащения.
  Еще по земле, где стоит Дубровка, почти не ударил первый заступ рабочего, а уже сюда плелся с убогим скарбом Юдка-еврей. Еврейская "пантофлева почта" осведомила его, что здесь выручка будет полная; солдатская "николаевская шинель" давала ему право на поселение за чертой (черта оседлости - запрещение евреям жить за пределами Западного края без особого на то права) - все данные для того, чтобы поселиться на том месте, где проектировалась станция. И в 1868 году Юдка поселился. Он открыл на перекрестке двух дорог, где теперь живет Степанова, кабачек, слывший потом под именем "Осинового", и торговал там водкой от имени не своего, а какого то соседнего барина. А через несколько лет разбогатевший Иуда Борисович ехал по новой дороге в Ригу, чтобы открыть там крупную оптовую торговлю хлебом с заграницей. И под монотонный стук колес Иуда Борисович думал о том, как он, будучи еще Юдкой, бойко торговал водкой наработавшимся за день мосальцам и бурлакам. Таким образом, Дубровка, к несчастью, начала свою историю с питейного дома - родословная не из блестящих!
  Первые поселенцы. Почти одновременно с Юдкой переехал с большака, что на Сеще в 5 верстах отсюда, и отец 3-ова. Его привлекли те же цели. Десятник Мариничев еще в 1867 году, производя работы по изысканию, советовал 3-ву-отцу спешить с покупкой земли, тот и купил близ того места, где и по сейчас живет его семья. Он открыл лавочку и заезжий двор и бойко заторговал. Лавочка была битком набита покупателями, а заезжий двор и день и ночь осаждался приезжающими комиссиями, инженерами, подрядчиками и т.п.
  "Времена были бойкие: поверите ли, спать приходилось от силы два-три часа..." Шла не одна мелочная торговля, - брались подряды на заготовку мяса и других продуктов. Подрядчики на участке менялись часто - Кузнецов, Зеберляев, Тарасов, Догадов - но дело, поставленное на мази, у мелких и средних поставщиков шло вперед и развертывалось. Коров, к примеру, резали до 200 штук в год. Потом поселился Засекинский бурмистр Иванов, Савватий Иванович, поселился он там, где ныне больничный двор и дома Рышкова И.Р. Выстроил дом и Русанов, купец орловский, сам то он, конечно, здесь не жил. Дальше осел десятник Мариничев и уже затем ряд других лиц. Поселок лет через пять взамен десятка первых поселенцев мог бы насчитать не меньше 50 человек жителей.
  Стираются из памяти эти времена давние, один за другим сходят в могилу хранители неглубокой дубровской старины, и из 284 проживающих ныне семей разве немногим более пятой части приходится на те, которые обосновывались здесь до XX столетия. Не больше десятка семейств могли бы похвалиться 45-летней и выше давностью проживания в нашем поселке. Вот эти семьи - Зюковы, Федоровы, Черняковы, Яршиновы, Кирпичниковы, Куракины, Мескины, Красиковы, Эстрины, Моисеевы.
  Тоже смычка.
  Станция, за которой закрепилось название ближайшей деревушки, медленно, но неуклонно продолжала развиваться. Не последнюю роль при этом сыграло то, что через эти места были проложены издавна пути к Рогнедину, и крестьянство по традиции тянуло сюда, а не к соседним станциям. Было время, когда длинные гужевые обозы, груженые крестьянской пенькой, льном, конопляным и льняным семенем, тянулись проселочными дорогами к Рославлю (шоссе было построено позже в 18 году). Это были трудные, медленные и в силу того дорогие способы доставки. Открывшаяся станция повернула русла стока крестьянского добра к себе. На 90 верст на север и немногим меньше на юг развернулось влияние станции в торговом отношении. Корсики, Спас-Деменское, Мокрое и Жерелево везли свое сырье для погрузки на Дубровке и покупали здесь привозной хлеб, который так плохо родит Калужская и частью Смоленская земля.
  Частный посредник, скупщик-прасол, со своей стороны, тянулся навстречу мужику. История всех местных капиталов - это история возвышения прасолов, посредников, "смыкавших", по современному выражению, крестьянское хозяйство местного края со всем прочим хозяйственным организмом страны, и в этом было их положительное историческое значение. Все эти люди начинали скупкою пеньки, льна, тряпья, а кончали открытием трепальных, чесальных заведении, которые росли и множились и получили свое завершение уже в нашем столетии созданием ряда промышленных заведений крупного размера.
  На местный рынок наш крестьянин издавна привык выбрасывать из товарных излишков своего хозяйства главным образом продукты волокнистых растений, скорее пеньку, чем лен, и скорее льняное, чем конопляное, семя. Рогнедино ухитрялось трепать по сто вагонов продукта за сезон. Разумеется, новый хозяйственный центр - Дубровка отнял много у своей соседки, и теперь Рогнедино - центр уже более узкого местного значения, известного издавна своей "Хроловской" ярмаркой, на которой со времени дедов и прадедов принято было покупать главным образом мед. Как не хочет старая хозяйка уйти со своего поста у печки при появлении в доме молодой и силится сохранить хоть право на чепелу, так и старое торговое село не хочет забыть своего былого значения и хмурится среди своих ржаных полей на стальные полосы железнодорожного пути своей молодой соседки.
  Дела хлебные.
  И вторая сторона - хлеб, хлеб калужскому и смоленскому крестьянину сделался местом формирования капиталов. Калужский мужик - голодный мужик, своим хлебом обходится разве что до нового года, от силы дольше. Железная дорога доставила ему этот хлеб почти к порогу. Отчасти это способствовало в дальнейшем развитию мукомольного дела. Здесь зарождались лишь первые слабые ростки промыслов и не больше. Упоминают о существовании первой мельницы на пруде с плотиной, построенной еще в давние засекинские времена. Мельница работала на два постава, а держал ее какой-то еврей-мукомол. Сильно поднялось значение мельничного дела уже после революции 1905 года, но тогда, к слову сказать. Дубровка во всех отношениях сделала большой скачек вперед. То было моментом начала превращения ремесленно-торгового поселка в торгово-промышленный - дело, которому суждено было быть перерезанным войной 1914 года. Тогда, т.е. в первое десятилетие XX века, построил свою мельницу Кушлейко (1905 год), а за ним братья Рышковы (1907 год) Оживление в помоле было необычайное. С пасхи до нови в какой то удачливый год эти два обосновавшиеся братья-мукомолы перемололи до 250 вагонов ржи. А там пошли Сорочкины, Гольдины, Мамлины, Иттеры и другие, но в XIX веке ничего подобного и в помине не было.
  Дела питейные.
  Развивалось и дело питейное. В 1876-78 годы А.Р. Ф-ов держит свой подвал, он гонит спирт сам. Теперь бы мы назвали его самогонщиком, но в те блаженные времена таких лиц правительство признавало: они выбирали патент. Казна в те годы торговала правами гнать и продавать водку. И приходится сознаться, что это дело было выгодно не только винокурам-откупщикам, но и всяким иным расторопным людям, занятым делами приобретательства. То мужик, продав пеньку, покупал привозную водку, и гроши, пятаки, рубли уплывали на сторону, а то теперь они оставляли эти рубли с пятаками в пределах местного денежного оборота, неизбежно содействуя его развитию. И убеленный сединой этот первый на здешней земле винокур, и поныне здравствующий, сравнительно бодрый разумный старик, не прочь увидеть в этом деле свою культурную миссию. По иронии судьбы ему же выпало на долю положить много трудов, и скажу бескорыстных, на развитие грамотности в нашей местности. Через пару лет польский пан Вильчинский, крупный помещик и важный сосед, открывает винокуренный завод Это не тот завод, что и по сей день (пущен в конце 1925 года) уныло режет небо своей молчаливой трубой и вот уже столько лет тщетно ждет, пока к нему прикоснется рабочая рука, пока своим свистом, может быть, хриплым от nspe-севшего за годы молчания жестяного горла, - он скажет однажды проснувшемуся поселку: "Я жив!" Тогда был другой...
  Путь возвышения прасола.
  Бросая взгляд на прошлое Дубровки, необходимо выделить два периода развития поселка в прошлом столетии: первый - короткий, когда формировалась станция, и вся жизнь поселка была приспособлена к обслуживанию строющейся линии, и второй - длинный, почти до 1905 года период. Уже давно разбрелись бурлаки и мосальцы по широким пространствам страны нашей продавать свой единственный товар, мускульную силу, за то, без чего не проживешь, за хлеб и водку, за табак и женщину. И на долгие годы торговец, прасол, скупщик, кабатчик остались с-глазу-на-глаз с крестьянином, они в его хозяйственном обслуживании нашли свое признанное место в жизни и верный путь личного обогащения. Эти годы были годами медленного накопления капиталов, первоначального накопления, без которого немыслимо развитие даже средней промышленности, а крупной и подавно. Наиболее предприимчивые, удачливые шаг за шагом создавали капиталы, и на этом пути не обходилось иной раз без подсиживания своего конкурирующего, а в большинстве случаев просто ближнего. Большинство таких закорузлых удачников так и умирает с психологией скупца. Вот картинка со слов рабочего о дне недельного расчета. У кассы сидел один из хозяев и считал-пересчитывал двугривенные, полтинники, чтобы не ошибиться, не передать. Вся важность владельца крупного дела, делающего поставки Риге, Москве, Одессе, слетала, и обнаруживался старый прасол, до пены выторговывающий у крестьян пол-копейки на пуде пеньки, до ужаса боящийся, чтобы его не надули, но ничего не имеющий против того, чтобы прокинуть в свою пользу лишних 10-15 фунтов тряпья или пакли. Дни расчета были для него потерянными днями душевного спокойствия и равновесия.
  Оставшиеся внизу.
  Здесь же ступенью ниже, копошится масса мелкого люда, ищущего пока дорогу к "хорошей жизни", либо отказывающегося от этой задачи, чтобы ограничиться простым делом "безбедно век прожить". Это мелкие торговцы, ремесленники, мещане, одной ногой стоящие в нищете, другой - в узеньком мещанском уюте и благополучии. Они близки к толще народа, но они же с завистью поглядывают на тузов, и семейные новости и сплетни этих тузов ходят как законные меновые монеты в их среде. Мы отклонились, вернемся на путь фактов.
  Ремесленники-евреи.
  Мы говорили о торговле, о первых зародышах местной промышленности, скажем еще об одной до сих дней еще значительной стороне жизни - о ремеслах и ремесленниках с тем, чтобы перейти затем к следующему периоду развития Дубровки, к периоду ее промышленного и торгового подъема начала текущего столетия.
  Первые поселенцы хотя и на три четверти порывали связь с землей, однако во многих случаях, обзаводились ею и вели работу либо силами своей семьи, либо принанимали сезонных рабочих. Естественно, это были почти исключительно русские. Очень скоро пришли сюда и те, кто вовсе не имел и не знал земли. Еврею лишь ремесло давало большее или меньшее право перешагнуть "черту" и обосноваться в одной из внутренних губерний, преимущественно соседних с "чертой" - Могилевской, Смоленской, частью Орловской (современной Брянской). Тесно, душно было в "черте". И в ремесленном и торговом деле, излюбленных поневоле занятиях евреев, была, что называется, перенаселенность. Евреи шли на все нелегкие законные и беззаконные, с точки зрения полицейского режима, средства, чтобы выскочить в щель, за "черту". Пристава и мелкая полицейская шушера буквально были на кормлении у беспаспортных "Юдок" и "Хаимов", тащивших со своего заработка внушительную долю "господину приставу", который, кстати сказать, издавна обосновался здесь своим станом, еще чуть ли не с 1885 года. И вот в Дубровке уже в первые 5-10 лет начинают один за другим оседать ремесленники, евреи по преимуществу: портные (Мескин), сапожники (Каверин), шапочники (Якубович), кузнецы (Кацы), медники (Бейлины), бараночники (Моисеенковы) (русские: Моисеенков и Каверин). Чтобы хоть приблизительно представить роль ремесленников даже в современной Дубровке, следует вспомнить, что добрая треть учащихся местной школы-семилетки является детьми ремесленников и мелких торговцев. Разумеется, удельный вес ремесла в Дубровке дореволюционной (1905 год) был значительно больше.
  Немножко истории.
  Выше мы отмечали, что мелкие промышленные предприятия эпизодически возникали еще и в прошлом веке: будет ли это винокурня, или где-либо лесопилка, стоявшая до первого пожара, будет ли это небольшой маслобойный завод Аршинова (1880 год) с выработкой в 60 пудов, в Давыдчичах, либо кустарное деревообделочное заведение Дунаева. Было все это, но не оно окрашивало жизнь поселка, не оно давало ей тон и темп, не оно порождало быт. Лишь начало века внесло новые значительные изменения в жизнь, которые не замедлили сказаться и в таких углах, как наш поселок, в этом маленьком узелке на жизненной артерии страны - железной дороге. Уже с 1901 года заметно стало оживление в торговых делах. Витте накануне отнял у частных лиц право гнать водку и торговать ею. Целому ряду крупных, средних и мелких винокуров и торговцев питейными напитками пришлось посторониться и уступить свое дело будущему вельможному графу недоброй памяти Николая II-го, в свою очередь большого знатока питейного дела. Накопленные откупщиками средства, естественно, должны были устремиться в ближайшую отрасль, в торговлю. Но не это определило промышленный переворот местного значения, это могло служить лишь одним из благоприятных условий такого переворота.
  1905-ый год, в его историческом значении, был первой попыткой связанных с промышленным развитием классов освободиться от пут самодержавного строя, мешавших этому развитию. Военная катастрофа 1904 года была пережита, революционная попытка эксплуатируемых классов провести революцию оказалась по внутренней слабости бита, бита была и буржуазия в своих широких требованиях, так как самодержавие и помещики вошли с ней в сделку ценою уступок узкоклассовым ее интересам, за счет общенародных, и все же Россия до 1905 года и Россия после 1905 года - это две России: хозяйственная инициатива промышленных сил после 1905 года очень развернулась, и темп этого развертывания все ускорялся. Посмотрим, как этот процесс проявился в маленькой, мещанской, тихой Дубровке. Еще в 1898г. слабо сравнительно работал на 2-3 постава маслобойный завод Федорова и Левина. С 1902 года он работает уже на шесть поставов, а после 1905 года количество рабочих удваивается, доходя до 90-100 человек. В 1912 году те же лица в компании с К-ным и Пр-овым, с помощью банковского кредита строят шпагатную фабрику, выписывая машины частью от Фельзера из Риги, а частью и прямо из Англии. Еще раньше появилась фабрика, изготовлявшая вату из льняного хлопка.
  Воздух впервые прорезался фабричными гудками, впервые на улицах раздалась под гармошку задорная частушка понаехавшей большею частью из города Рославля мастеровщины, впервые проскользнули те сценки, про которые местные жители либо с презрением, либо с добродушием, смотря по положению в обществе, отзывались: "опять, тово, фабричные дебош устроили".
  Отношение к "фабричным", как к наносному чужеродному элементу, у рядового жителя поселка, естественно, должно было стираться по мере того, как в фабричное дело втягивался и кое-кто из поселковых жителей, и главным образом из окрестного крестьянства, по мере того, как браки создавали связи и уничтожали грани. А с другой стороны резче обозначились другие грани местного общества: патриархальная близость каждого ко всем прочим заменялась обособлением привилегированного общества денежного мешка, замкнувшегося в себе и утерявшего вкус к общению с "простыми" людьми на всякой иной почве, кроме "деловой". Особенно резко сказывалось это у молодой части общества. Старики, - те еще помнили свое прошлое и, как уже сказано выше, по своей роли еще и теперь не утратили деловой связи с "простым" людом, но и они уже научились различать "мы" и "они". "Мы" - люди дела и средств, "они", особенно фабричные – "всякая бось".
  "Фабричные".
  Как доморощенный фабрикант был в сущности еще не успевшим скинуть смазные сапоги прасолом, так и люди, поставленные им у своих станков, были не больше как мужики из соседней деревни. Шпагатное и маслобойное дело требуют ограниченного количества квалифицированной силы, то-есть, именно тех, кого без натяжки можно назвать фабричным рабочим, пролетарием. Основная масса рабочих завербована здесь, она плотью, кровью, бытом связана с нашими деревнями, раскидавшими свои хатки по бровкам многочисленных логов волости. В деревне у каждого из этих людей есть и надел, и хата, и повязанная молодуха в паневе с парою белоголовых ребят и третьим на сносе. И не понять: то ли фабрика помогает земле, то ли земля служит подспорьем фабричному заработку. Не один десяток людей послали сюда ближайшие деревни: Зимницкая слобода, Давыдчичи, Дубровка, Немерь, чтобы вертеть шпульки и выжимать постное масло. Раз в неделю бывает получка. На заводе простой механик зарабатывал 10-15 рублей в месяц. Что же говорить о заработке неквалифицированного рабочего?
  И вот после 12-тичасового рабочего дня, с часовым обеденным перерывом, - куда податься рабочему? Где отдохнуть, развлечься?
  В кабак! К девочкам! в 21-о! В кабак ходит и деревня, режется она и в "21-о" но третья утеха с придачей иногда дурной болезни найдется лишь на поселке. И глядишь, деревенский парень Кузя ухитрился получить эту болезнь, не служа в солдатах, не в отходе, а здесь дома, под боком. Темная это сторона быта. Какой интерес хозяину представляло заниматься улучшением его?
  Однако, жизнь рабочего не есть недельный перегон от кабака до кабака и до "гулящей девки". Медленно, но неуклонно фабрика формирует черты сплоченности, научает скопом отстаивать свои интересы перед хозяином. Однако первые попытки проявления защиты таким скопом своих прав проглянули, да и то слабо, лишь перед самой войной. Пожалуй, этим дело и ограничилось. Не было ни подполья, ни нелегальщины, ни связи с рабочим движением. Мелькнуло две-три одиноких фигуры, из которых позже сформировались классово-сознательные революционные рабочие, знавал и я одного из таких одиночек - рабочего шпагатной фабрики А.А. Слатина. Прокламаций, листовок не знали, и день 1-го мая проходил тихо в работе, как прочие дни. Что уж говорить о более ранних временах, о 1905 годом, когда фабрично-заводское дело еще было в зародыше. Газеты приносили яркие события, ждали – "свобода выйдет", мужикам земли прирежут. В Рогнедине мужик не захотел ждать и, слегка забунтовался. Говорят, усмирять ездили. Д здесь ждали, надеялись, мирно при этом играли с приставом в карты, и "такого ничего не было". Пришла реакция, перестали "ждать", не на что было надеяться... Но эти же годы были колыбелью рабочего класса нашего небольшого поселка.
  Культурные учреждения. Интеллигентный труд.
  Промышленное развитие Дубровки вызвало рост населения, приток со стороны пришлых людей. По непроверенным сведениям в 1907 году в Дубровке было не более 40 дворов, значит, самое большее 200-250 человек населения. И это всего 17 лет назад! За это время Дубровка выросла почти в 7 раз. Можно почти осязательно уловить разницу темпа жизни нашего века с прошлым, если вспомнить, что за 33 года прошлого столетия Дубровка смогла вырасти только в четыре раза. Изменялось не только количество населения, но менялся и состав его: появились на ряду с фабричным (отчасти даже раньше) и виды интеллигентного труда.
  Школа существовала уже с конца прошлого века, но было это архаическое учреждение. Она была создана инициативой и средствами так называемых "радетелей просвещения", понявших, что для торгового и промышленного дела с каждым днем делается надобней грамотный человек. Это было логикой развертывающихся капиталистических отношений. Школа эта была частная, просуществовала недолго и, кажется, сгорела. Перед 1905 годом возникла вновь школа с несколько более повышенной программой, была она платной. Ставший на ноги капитал не ради прекрасных глаз науки, а, как сказано выше, ради получения квалифицированной конторской и прочей силы, не мог удовлетвориться такой школой. И в 1908 году на средства местных богачей было построено городское училище с правами высшего начального, а с 1912 года земство открыло на другом конце поселка народную школу (ныне обе школы преобразованы в семилетнюю школу).
  Поселковый учитель по своему положению занимал среднюю роль в "обществе". С одной стороны он не принадлежал к тому слою интеллигенции, которая связала свою судьбу и интересы с привилегированным обществом, но с другой стороны он был терпим в этом обществе. Иных учителей приглашали на знаменитые выигрышами и проигрышами картежные вечера, и они подчас никак не могли найти себе надлежащее место среди трех категорий игроков. В кабинете хозяина сидели "наши уважаемые" и солидно позванивали белыми рублями, желтыми пятерками, играли они в вист или в железку; в столовой шла игра средняя, а где-нибудь в соседней комнате веселей всех и буйней всех "резалась по маленькой" в стукалку молодежь и денежная мошкара...
  На поселке уже давно обосновался аптекарь со своими стеклянными шкафами и зеркальной дверью одного из них с надписью "Uenena" (яды). Открылся позже зуболечебный кабинет. Больница работала уже давно. Начало функционировать почтовое отделение.
  Из деревни переехал земский начальник, чинивший суд над окрестным мужиком.
  Дубровка росла и ширилась... Чуть ли не по инициативе промышленных тузов (и это примечательно) уже в начале войны открылось потребительское общество.
  Капитал завоевывает новые позиции.
  Завод и фабрика стали тем местом, где бился главный пульс всего поселка. Они оживили еще больше торговлю, и в ней значительный вес начал приобретать оптовик. Шпагат, масло, жмыхи грузятся на станции, колониальные товары, части машин, смазочные, осветительные и топливные материалы выгружаются здесь и находят своего потребителя. Потребовалось построить два нефтяных склада.
  Расширяющееся производство требовало мобилизации денежных средств, нужно было взять их у мелкого собственника, ремесленника, сберегавшего про черный день средства под подушкой, взять их и включить в оборот. Создание кредитного товарищества, а затем и банка, явилось, таким образом, логическим последствием разворачивающего свою работу капитала. Мелкие держатели вкладов были тем самым включены в круг влияния крупных предпринимателей.
  Давно были забыты патриархальные отношения, жизнь с каждым годом усложнялась. В этой маленькой капле человеческого океана проявлялись законы хозяйственного развития, организующая сила капитала укрепляла не только свое господство, но формировала класс, столь тесно связанный с нею процессом производства и столь исключающе противоположный по своим интересам.
  Заключение.
  Итак, Дубровка ширилась, постройки росли, как грибы, но еще чаще они горели - пожар на много лет стал бытовым явлением. В 1890 году пожар уничтожил десять дворов. Красная улица (современное название улицы) горела пять раз. В 1911-12 годы выгорело на ней 24 дома. Годы 1921-1923 были годами почти еженедельных пожаров. Но не успевали дотлевать последние головни пожарища, а потерпевший предприимчивый человек уже думал о новой застройке. Так у подножья грозного Везувия лава пожирает цветущие сады, обработанные поля, пепел, погребает под собой селения, людей, скот, но едва лава успевает застыть, а уж муравей-человек спешит починить или возвести заново разрушенные постройки. Плодородная почва у подошвы великана заставляет забыть итальянца пережитые несчастья и обещает щедро возместить понесенные убытки. Я здесь, у нас, среди равнин наших полей, по черным линиям железных дорог, влечет человека селиться материальная выгодность жительства в поселке, сознание, может быть инстинктивное, что поселок имеет хозяйственное будущее.
  Пришли новые времена: война и революция провели глубокую борозду в жизни. Жизнь еще не отстоялась, еще многое в ней формируется. Требуется накопление большого сырого материала, чтобы подметить русла, по которым течет эта жизнь. Эта работа еще ждет своего выполнителя, и он придет!
  Заканчивая эти беглые и не лишенные больших недостатков заметки о прошлом поселка Дубровка, хочется думать, что придет время, когда любители местного края, выросшие из нового уклада жизни, возьмутся, засучив рукава, за изучение окружающей их жизни, как она есть. Эта работа неизбежно поставит им вопрос об истоках тех русел, по которым течет современная им жизнь. Им понадобится настоящее своего края связать преемственной связью с его прошлым, с прошлым этого небольшого клочка земли, названного Дубровской волостью. И если в этой работе мои заметки послужат нитью, по которой будет легче распутать сложный клубок забытых человеческих отношений этого края, то я посчитаю, что моя работа не пропала даром.
  Моим юным продолжателям, будущим краеведам посвящаю я эту скромную попытку краеведческой работы.
  Ст. Дубровка, М -Б.-Б. ж.д. 1924 год. Лето.
  "Брянский край", выпуск II, 1927 год.